Наконец, после месяца такой жизни, я стала утешать себя, думая, что, в конце концов, Клориндо — красивый парень и зарабатывает немало своими поездками и торговлей на черном рынке. Кончится тем, что он женится на Розетте, и тогда все станет на свое место. Не скажу, чтобы это мне было по душе, ведь Клориндо был мне неприятен, но, словом, я, как говорится, должна была делать веселое лицо, когда на сердце кошки скребли: да к тому же за Клориндо ведь шла замуж не я, а Розетта, и тут уж ничего не поделаешь, раз он ей нравится. Я думала, что они поженятся и уедут во Фрозиноне, где у него семья, пойдут у них дети и Розетта, может, будет счастлива. Эта мысль меня немного утешала, но сердце у меня все щемило, ведь Клориндо никогда не заговаривал о женитьбе, и Розетта тоже молчала. Как-то вечером, после ужина, когда мы зашли в свой сарай, я набралась смелости и сказала ей:
— Знаешь, я не интересуюсь тем, что вы там делаете вдвоем, но ты мне скажи, есть ли у него серьезные намерения, а если есть, как я надеюсь, то когда вы думаете пожениться?
Она сидела на кровати прямо передо мной и снимала с себя туфли. Потом приподнялась, взглянула на меня и сказала совсем просто:
— Но, мама, ведь Клориндо уже женат, у него во Фрозиноне жена и двое детей.
По правде говоря, у меня при этом ответе кровь бросилась в голову; ведь родом я из Чочарии, в наших местах у людей кровь горячая, и пырнуть кого-нибудь ножом ничего не стоит. И вот, даже не отдавая себе отчета в том, что делаю, я вскочила с кровати, бросилась на нее, ухватила за шею, швырнула на матрас и давай осыпать пощечинами. Она пыталась защищаться рукой, а я все била ее и кричала:
— Нет, я убью тебя… Ты хочешь быть потаскухой, но я тебя раньше прикончу.
Она старалась закрыть лицо руками, чтобы уберечься от моих пощечин, а сама даже не вскрикнула, даже словом не обмолвилась. В конце концов у меня дыхание захватило, и я ее оставила в покое. На этот раз она и с места не двинулась, так и осталась лежать на постели, уткнувшись лицом в подушку, и не поймешь — плачет ли она, думает ли о чем и что вообще с ней. Я пристально глядела на нее, сидя на кровати и тяжело дыша, мной овладело такое отчаяние, что и словами не передать: поняла я, что, даже если изобью ее до полусмерти, все равно ничему это не поможет, ведь теперь я бессильна и не имею над ней никакой власти, а она еще больше от меня отдалится. Наконец я со злостью сказала:
— Все-таки поговорю с этим мерзавцем, хочется мне увидеть, как твой Клориндо посмеет мне в лицо взглянуть.
Услышав это, она поднялась, и я увидела, что глаза у нее сухие, а лицо, как всегда, равнодушное и безразличное. Она спокойно сказала:
— Клориндо ты больше не увидишь, он вернулся к своей семье. Ему здесь, в Фонди, больше нечего было делать. Он вернулся в Фрозиноне, и мы с ним сегодня вечером распростились; я его тоже больше не увижу, потому что тесть ему пригрозил, что заберет дочь. А у жены деньги, и он должен был послушаться.
Меня опять как по голове стукнуло, этого я уж никак не ожидала. Да разве могла ожидать я, что она с таким равнодушием, будто дело касается не ее, сообщит мне о своей разлуке с Клориндо? Ведь он, в конце концов, был первый мужчина в ее жизни; и в глубине души я надеялась и почти верила, что они любят друг друга по-настоящему. А оказалось, что все одна ложь и он проводил с ней время, как с гулящей девкой, которая, переспав с мужчиной и получив от него деньги, расстается с ним без сожаления: нечего им сказать друг другу, будто они совсем чужие люди и никогда не встречались. Словом, Розетта на самом деле изменилась, и мне приходится еще и еще раз это повторить; но я никак не могла расстаться с мыслью, что передо мной прежняя Розетта, и потому не представляла себе, до какой степени она переменилась. На этот раз она меня совсем ошарашила, и я сказала ей:
— Значит, ты с ним путалась, а теперь он дал тебе денег — и поминай как звали, а ты об этом вот так просто говоришь?
Она ответила:
— А как же мне еще говорить?
Тут я опять вскипела, и она отшатнулась от меня, боясь, что я снова начну ее колотить, а меня это за сердце взяло, ведь всякая мать хочет, чтоб ее любили, а не боялись. Я сказала:
— Не беспокойся, больше я тебя пальцем не трону… Только душа у меня вся изболелась, когда вижу, до чего ты дошла.
Ничего она мне не ответила и стала раздеваться. Тогда я вдруг громко так и с досадой спросила:
— Кто же нас теперь отвезет в Рим? Клориндо говорил, что отвезет нас, когда союзники освободят город. Рим-то уже освобожден, но Клориндо больше нет. Кто ж нас отвезет в Рим? Завтра, будь что будет, хочу вернуться в Рим, пешком пойду, а все равно доберусь.