Но у меня духу не хватило сказать ей это. Розарио заявил:
— Ну, уж если вам так хочется, то я спою.
И он затянул своим хриплым голосом похабную и разнузданную песню. Мне стало как-то еще тяжелее на душе, во-первых, оттого, что Розетта не могла больше петь, значит, она и в этом переменилась, а потом меня раздражало пение Розарио. Между тем грузовик все мчался вперед, и очень скоро мы приехали в Цистерну.
Здесь тоже были одни развалины да пустыри, как в Террачине. Больше всего почему-то мне запомнился фонтан на площади: все дома вокруг были разрушены, и бассейн фонтана был полон всякого мусора, посреди бассейна стояла статуя без головы (вместо головы торчал какой-то черный железный крючок) и с одной только рукой, и та без единого пальца. И оттого, что у нее не было головы и руки, она показалась мне живой. Здесь тоже не было видно ни души — люди или убежали в горы, или прятались среди развалин. После Цистерны дорога шла через редкий лес пробковых деревьев, не было видно ни домов, ни крестьян, со всех сторон нас окружали искореженные красные стволы, казавшиеся ободранными, и покрытая зеленым мхом земля. Погода начала портиться, с моря натянулись веером маленькие серые облака; этот веер раскрывался все больше, было похоже, что ручка его оставалась около моря, а палочки, состоявшие из густых серых облаков, раскрывались все шире, охватывая все небо.
Солнце скрылось за облаками, и все вокруг стало серым, мрачным, а пробковые деревья, кривые и красные, казалось, страдали именно потому, что они были красные и кривые. Вокруг не было никакой жизни, и, хотя грузовик тарахтел без умолку, все равно чувствовалось, что вокруг стоит полная тишина — не было слышно ни пения птиц, ни стрекота цикад. Розетта дремала, Розарио держал баранку и курил, а я считала белые километровые камни, всматривалась в глубину леса, но ничего и никого в нем не видела. И вот смотрю я, значит, в боковое окошко, и вдруг дорога круто повернула, я чуть не ударилась лбом о переднее стекло машины, потом опять откинулась на сиденье, и тут я увидела, что поперек дороги лежит телеграфный столб, а из-за пробковых деревьев выходят трое мужчин и идут нам навстречу, махая руками, чтобы грузовик остановился. Розетта сразу проснулась и спрашивает:
— Что случилось?
Но ей никто не ответил, потому что я сама ничего не понимала, а Розарио уже слез с грузовика и с решительным видом направлялся к мужчинам. Этих трех человек я запомнила хорошо, я и теперь узнала бы их из тысячи: они были одеты в лохмотья, правда, в то время почти все ходили в лохмотьях. Один из них приземистый блондин, широкоплечий, в коричневом бархатном костюме; второй — высокий, средних лет, такой тощий, щеки и глаза ввалились, седеющие волосы взъерошены; третий — молодой парень, с виду самый обычный, смуглый, с широким лицом и черными волосами, похожий на Розарио. Я заметила, что Розарио, вылезая из машины, быстро вынул из кармана какой-то сверток и засунул его под сиденье. Я поняла, что это были деньги, и сразу сообразила, что эти трое на дороге — воры. Все остальное случилось очень быстро. Мы с Розеттой, окаменев от удивления, смотрели из грузовика сквозь грязное стекло, на котором виднелись следы дождя, пыли и раздавленных насекомых, все казалось нам еще более страшным и мрачным, потому что небо затянуло облаками. И вот мы видим сквозь это грязное стекло, что Розарио направляется навстречу этим трем мужчинам — он был парень храбрый, — а те угрожают ему и что-то кричат. Розарио стоял к нам спиной, но лицо блондина, разговаривавшего с ним, я очень хорошо видела; у него был такой красный и кривой рот с прыщиком в углу. Блондин сказал что-то, Розарио ответил ему; блондин опять что-то сказал, Розарио опять ответил; и тут блондин схватил его за ворот у самого горла. Розарио развернулся слева направо, сбросил с себя блондина, и я ясно увидела, как рука его потянулась к заднему карману брюк. В это время раздался выстрел, один, потом второй, и я подумала, что это стрелял Розарио. Но он обернулся, как будто хотел идти к грузовику, сделал несколько шагов, неуверенно и все больше наклоняя голову, и вдруг шлепнулся на колени, опираясь обеими руками в землю, постоял немного так, как будто раздумывая, потом повалился на бок. Трое мужчин, не обращая больше на него внимания, направились к грузовику.
Блондин с револьвером в руке залез на подножку грузовика, заглянул в кабинку и крикнул нам:
— Эй вы, выходите. Выходите сейчас же!
Он задыхался и размахивал револьвером, но не для того, чтобы запугать нас, а так, для пущей важности. Двое других мужчин убирали с дороги телеграфный столб. Я сразу поняла, что нам не остается ничего другого, как сойти с машины, и сказала Розетте: