Может, он шпион? Или мошенник? Или супермен?
Улыбка, намертво приколоченная к моему лицу, поползла вниз. Дежурное «спасибо» застряло на губах. Голова закружилась.
Бабушка учила слушать себя, не отмахиваться от странных ощущений. И сейчас руки буквально онемели от желания достать колоду и со всей тщательностью изучить этого двойственного типа.
– Кто вы? – будто со стороны услышала я свой тревожный и требовательный голос.
Он настолько не подходил к свадебной суматохе, что вокруг немедленно стало тихо, на нас оглядывались.
– Я? – Двойственный тип улыбнулся с приветливостью настолько фальшивой, что меня передернуло. – Как это называется? Пожалуй, я ваш деверь.
– Кто? – Я моргнула длинными накладными ресницами, пытаясь осмыслить степень нашего родства.
– Младший братишка мой, Тоха, – в Алешином голосе послышалось страдание, будто у него зуб прихватило.
Младший.
Тоха.
Ага.
Я понимающе кивнула, мигом припомнив огромную пропасть моральных противоречий, которая лежала между братьями.
Алеша был артистом, служил в драматическом театре, где долгие годы продвигался в амплуа героя-любовника.
Нежная душа, одним словом, трепетный разум, романтический темперамент.
А Антон…
А Антон, простите, был у нас гробовщиком.
Владельцем ритуального агентства на самом деле, но Алеша всегда презрительно говорил «гробовщик» и при этом морщился, оттопыривал нижнюю губу, закатывал глаза и всячески терзался унизительностью такого родства.
Особый драматизм этим отношениям придавал тот неловкий факт, что Антон был очень хорошо обеспечен, а Алеша… ну, не очень. И приходилось старшему брату время от времени припадать к кубышке младшего, наполненной ужасными гробовыми деньгами.
Прижавшись щекой к рубашке свежезарегистрированного мужа, я вдыхала густой запах его туалетной воды и из-под ресниц следила за его младшим братом – он продолжал меня беспокоить.
Как песок в туфлях, как слишком тесная юбка, как ресничка в глазу…
Это значило, что мне срочно нужно было кое с кем посоветоваться.
Если невеста на собственной свадьбе запирается в туалете, фантазии на этот счет могут быть самыми разными. Мне, например, сразу представляется бедолага в пышной фате, пытающаяся впихнуть себя в окно, чтобы потом сбежать с сексуальным мотоциклистом.
Поэтому я принялась отступать к выходу, туда, где на парковке ждала нас вереница украшенных лентами автомобилей.
Как может невеста незаметно исчезнуть в разгар поздравлений, спросите вы?
Когда на сцену выходила Римма Викторовна, незаметно мог исчезнуть даже грузовик. Армия слонов могла наступать с трубным ревом, а восторженная публика продолжала бы восхищенно взирать лишь на Римму Викторовну, и только на нее.
Она, разумеется, опоздала и теперь приближалась к нам со скромным величием богини, спустившейся с небес.
Первая жена моего мужа родилась примой. Она блистала на сцене уже тридцать лет, она блистала и в жизни. Окажись Римма Викторовна на дне океана, блистала бы и там. Она казалась сотканной из цветов и аплодисментов, и сердца всех вокруг начинали биться в такт цокоту ее каблуков.
– Ненавижу, – прошелестел почти беззвучный шепот.
Оглянувшись, я увидела двух последующих Алешиных жен с совершенно одинаковыми напряженными взглядами. Ну вы знаете этот взгляд, таким смотрят мыши на сытых кошек. В нем читалась надежда, что в этот раз хищник пройдет мимо.
Кто из них шелестел ненавистью, я не разобрала, но подозревала, что могли обе. В унисон, так сказать.
– Алешенька, – торжественно-громогласно воскликнула Римма Викторовна, и я принялась отступать назад.
Муж мой слабо трепыхнулся, вытянулся в струнку и замер, не моргая.
За богиней следовали два красивых пажа, которые едва не сгибались под тяжестью корзины цветов.
Я сделала еще шаг к служебному выходу, немного запуталась в пыльной портьере, скользкий сверкающий мрамор под ногами сменился потертым ковролином, а простор зала – узким коридором.
– Милая моя! – Уборщица в синем халате посторонилась, пропуская меня вниз, ее метелка вскинулась, отдавая честь. – Вот кабы я сорок лет назад деру от своего Васьки дала, глядишь, и состоялась бы как личность!
Хохотнув, я отсалютовала ей в ответ и выскочила в духоту июньского дня. Толчея и многолюдность остались у центрального входа, а у черного пели птички и буйствовала сирень. Утопая шпильками в траве, я добралась до кособокой скамейки в густой тени и с трудом согнула себя в сидячее положение под хруст стекляруса.