С нас можно было писать картину «богиня и бродяга».
Римма Викторовна уверенно свернула в хитросплетения узких коридоров и без стука толкнула дверь в казенный кабинет Антона.
Он сидел за компьютером, погрузившись в какие-то расчеты, и при виде примадонны на крохотное мгновение поморщился, прежде чем расплыться в широкой неискренней улыбке.
Я вышла из-за ее спины, лихо сдвинув панамку на затылок.
— Мирослава, — в один длинный выдох Антон уместил многое: удивление, смирение, иронию и возмущение.
В этой «Мирославе» было столько оттенков и нюансов, что внутри меня что-то вздрогнуло и отозвалось жаром.
Так не приветствуют посторонних людей.
И так не приветствуют родственников.
— Подобрала ее на обочине, — прощебетала Римма Викторовна, становясь оживленной и веселой, выкручивая все свое обаяние на максимум.
Она процокала каблуками и звонко расцеловала Антона в обе щеки.
Я ничем таким заниматься не собиралась и просто вскарабкалась на подоконник, подальше от них, опустив взгляд на потрепанные шлепки.
Ноги были поцарапанными после борьбы с побегами хмеля, нагло проникшими на мой огород через соседский забор.
— Она шла пешком к Алеше в город, — в интонациях Риммы Викторовны было предложение повеселиться вместе из-за столь нелепого времяпровождения.
Антон молчал, и мне было интересно, каким было его лицо.
Но я не смотрела.
— Чай, кофе? — наконец вежливо и безлико произнес он.
— Кофе, пожалуйста.
— Мирослава?
Я вздрогнула.
Сегодня мне казалось, что мое имя на его губах — это как звук щелкающего курка.
— Мне ничего не нужно, — пробормотала я, не поднимая глаз.
— Ты шла пешком по такой жаре. Неужели не хочешь пить?
В горле моем немедленно пересохло.
Я кивнула — едва-едва, не уверенная в том, что киваю в реальности, а не в своем воображении.
Что со мной такое? Судьба стучалась мне в сердце, вызывая ощущение свободного падения.
— Володь, — это, очевидно, в интерком, — принеси нам два кофе и бутылку холодной воды, пожалуйста… Римма Викторовна, что-то случилось?
— Случилось, — в ее голосе зазвенела светлая печаль. — Олег разбил машину вчера вечером. Но он ни в чем не виноват, в него въехали.
— Он цел?
— Он-то да.
А машина, очевидно, нет.
Олег — сын Алеши и Риммы Викторовны, студент.
В какой еще семье мать помчится с такими новостями не к отцу ребенка, а к его дяде?
— Понятно, — голос Антона снова стал безликим. — Хорошо, что цел.
В кабинете воцарилось неловкое молчание.
Римма Викторовна была актрисой, а не сценаристом, она не умела заполнять паузы, но умела наполнять их смыслом.
Это была очень напряженная, звенящая пауза.
Ненавижу такие.
Кажется, что можно сгореть от неловкости.
Каждый из них понимал свою роль. Она просительница (недавно дважды ею была я, так себе удовольствие). А он вечный должник своего брата, раздающий долги его детям. Это, кажется, не вызывало у Антона ни малейшего сопротивления или сожаления. Это не вызывало в нем ничего, он привык.
— Экзотическая, — громко сказала я, не в состоянии больше находиться внутри этой ужасной паузы. — Антоша, ты знаешь, что я самая экзотическая жена твоего брата? В театре только и разговор об этом было! А ты ходишь в театр, Антон?
Откинувшись назад, панамкой к окну, я посмотрела наконец на него — прямо в глаза.
В них плескалось облегчение.
Видимо, Антон тоже не любил напряженных пауз.
— Богиня, тихоня, интеллектуалка, — негромко сказал он с легкой улыбкой не на лице, а где-то на дне своих глаз. Повторил определения первых трех жен Алеши и вспомнил мой вопрос — интересно, какой женой стану я. — Вот и ответ. Я редко бываю в театре, Мирослава.
— И очень зря, — включилась Римма Викторовна, мало что понявшая, но поймавшая за хвост тему для легкой болтовни. — Театр — это настоящее чудо, доступное каждому. Антон, ты ведь еще не был на Алешиной премьере, правда? Он так глубок в образе дяди Вани, столько новых оттенков придал этой роли!
— Я не разбираюсь в таких вещах, — отмахнулся Антон.
— Боже, — она рассмеялась хорошо поставленным грудным смехом. — Я же не на лекцию по астрофизике тебя приглашаю. Не надо ни в чем разбираться, надо чувствовать! Мирослава, ну возьми хоть ты над ним шефство, ты же стараешься не пропускать Алешины спектакли.
— Шефство? — повторила я, не двигаясь и не отводя глаз от Антона. — А что взамен? Вы дадите мне звездочку жены-отличницы?
Зашел тот же самый мужик в рабочем комбинезоне, то ли могилокопатель, а то ли офис-менеджер, принес кофе и достал бутылку воды из кармана.
— У девочки интересное чувство юмора, правда? — Римма Викторовна не обратила на него никакого внимания, она снова приглашала Антона стать соучастником — объединиться против меня.
Они такие взрослые, а я такая экзотическая дикарка без зачатков хоть какого-то воспитания.
Антон встал, взял бутылку воды со стола, подошел ко мне, протянул ее мне.
— Красивая панамка, — заметил он нейтрально.
Я взяла бутылку очень аккуратно, чтобы не прикоснуться к нему и кончиками пальцев. Открутила крышку. Сделала большой глоток.
Оказывается, я умирала от жажды.
Как это я не поняла раньше?
— Спасибо, — это было и за панамку, и за воду, за все сразу.
— Где ты так ободралась?
— А я говорила Мирославе, что Алешина жена просто обязана следить за своим внешним видом, — вздохнула Римма Викторовна.
И в этот момент мы с Антоном переглянулись — так переглядываются школьники, которых отчитывает надоедливый учитель.
А потом он вернулся за свой стол, к кофе, к богине.
А я осталась на подоконнике.
Ободранная, но довольная.
—Значит, решено, — заявила Римма Викторовна, — я закажу для вас пригласительные на субботу.
— Удивительно, — буркнула я, — такой взрослый мальчик, а тетушка до сих пор выбирает ему друзей. Римма Викторовна, вы не думали, что Антон не нуждается в компаньонке, и наверняка у него сто тысяч девушек, которых он может пригласить с собой?
Она была уже готова разразиться длинной отповедью, но Антон опередил ее.
— А что говорят на этот счет карты? — спросил он, подвинувшись так, чтобы видеть меня.
— А ты же просил не раскладывать их на тебя.
— И ты послушалась?
Такой долгий взгляд, как будто мы брели только вдвоем по горной бесконечной дороге.
Я могла бы сказать: делать мне нечего, кроме как гадать на тебя.
У меня куча дел.
Я вообще про тебя не думала.
Я могла бы просто пожать плечами.
Могла бы ляпнуть что-то внезапное.
Но я сказала:
— Ты попросил — и я послушалась.
Римма Викторовна смотрела на нас непонимающе и на всякий случай осуждающе.
Ее просто не было с нами на безлюдной горной дороге, и откуда было понять, о чем идет речь.
— Мирослава, почему ты воспринимаешь в штыки все, что я говорю? — спросила она. — Зачем обороняться, если на тебя никто не нападает?
И мне стало стыдно.
Действительно, без дураков.
Мы были женщинами, которых в разное время любил Алеша. Меня в настоящем, ее в прошлом.
Но может быть, она до сих пор была той самой, которая раз и навсегда разбила ему сердце.
Может, той самой, единственной, была она, а не я.
— Простите, — ответила я искренне. — После бабушкиной смерти я слишком долго жила одна и забыла, что семья — это те, кто все время лезут без спроса в твои дела. Конечно, я схожу с Антоном в театр, если вы этого хотите.
И разумеется, он разберется с машиной ее сына, купит новую или отремонтирует старую. Все для того, чтобы Алеша был доволен, а Римма Викторовна продолжала сиять. Для этого же мы, их зрители, и предназначены?
Она вдруг рассмеялась, вполне по-человечески, а не театрально.
— И ты меня прости. Я действительно то и дело воспитываю Алешиных жен, потому что до сих пор не могу до конца отпустить его. Он был моей юностью, понимаешь?