И, разумеется, я вовсе не ждала гостей в такую рань, а просто пыталась выжить, вливая в себя литры апельсинового сока.
Нет такой беды, которую бы не отогнал витамин С, любила говорить моя бабушка.
Поэтому явление Лизы — бледной Лизы, вот как я ее окрестила, бабушка любила русскую классику, а я любила бабушку, — стало для меня полной неожиданностью.
— Доброе утро? — неуверенно пробормотала я, открывая ей дверь.
У Алеши была невозможно пролетарская двухкомнатная хрущевка, тесная и неудобная, и я понятия не имела, как в ней жить вообще.
Мой новый муж любил этот курятник, потому что отсюда до театра было рукой подать.
Я любила свой дом в частном секторе, почти загород, зато двадцать соток, розы и гортензии.
Разумеется, как люди современные, мы пришли к компромиссу: я обещала жить в этом курятнике лишь половину недели, с субботы по вторник, а Алеша, кажется, очень радовался тому, что четыре ночи в неделю он будет проводить свободным мужчиной. Кто знает, может мы открыли секрет счастливой семейной жизни, да только карты предсказывали совсем другое развитие событий.
Впрочем, я еще надеялась избежать предсказанного.
Будущее — это ведь не что-то, высеченное в граните, неотвратимое и безжалостное.
Мы меняем его каждую секунду, каждым своим поступком или решением.
— Доброе утро, — согласилась со мной бледная Лиза и просочилась в квартиру, вручив мне ужасный масляный торт в безвкусных розочках.
— Бессонница? — тонко намекнула я, вложив в свои интонации весь сарказм, на который только была способна в это время суток.
— Ну что ты, я отлично выспалась, — хмуро отозвалась Лиза.
Мне оставалось только пригласить ее на микроскопическую кухоньку, где двое уже казались толпой.
— Хороший кофе в шкафчике у окна, — подсказала моя предшественница. — Тот, что на столе, — он специально для гостей.
Мой муж еще и скряга?
Вот сюрприз: прикидывался-то приличным человеком, а сам на булавках, то есть зернах экономит!
С молчаливым неодобрением я потянулась к шкафчику у окна. Широкие рукава атласного кимоно цеплялись за многочисленные фарфоровые статуэтки и завядшие букеты. Посреди крохотной кухни стояло ведро, наполненное цветами, — на этой неделе в театре случилась премьера. Алеша играл дядю Ваню и был так хорош, что цитаты из Чехова мигом вошли в моду в немногочисленных чатах заядлых театралов. Я состояла в каждом из этих чатов, муж рьяно одобрял, когда женщины им восхищались. В мои обязанностях числились пылкие хвалебные комментарии и сердечки под каждым фото.
— Что он сказал про меня? — вдруг требовательно и нервно спросила бледная Лиза.
Я стояла к ней спиной, пристально наблюдая за кофе в турке.
Это настоящее проклятие: стоило не то чтобы отвернуться, а просто моргнуть, как он немедленно извергался, как взбесившийся вулкан, и горячие темные бурные потоки заливали плиту.
Кофейное бедствие могло коснуться даже стен и полов, по части заляпывания всего вокруг у меня был превеликий талант.
Ударить в грязь (вернее, в кофейную лужу) лицом при бледной Лизе не хотелось особенно, и я не сразу сообразила, что она меня о чем-то спрашивает.
Что Алеша сказал про нее?
Всего лишь «понятия не имею, зачем я на этой женщине женился. Она мне даже никогда не нравилась». Это было необычно, ведь Алеша всегда охотно очаровывался. Он любил любовь, эти волнение и трепет, придававшие его глазам особый блеск, о котором так восторженно писали потом поклонницы.
— Алеша высоко ценит твои выдающиеся достоинства, — ответила я убежденно. Женщина, женившая на себе мужчину, которому даже не нравилась, безусловно способна на многое.
— Ну при чем тут этот болван, — воскликнула Лиза. — Я говорю об Антоне!
Тут я так удивилась, что повернулась к ней, — она казалось сердитой и смущенной одновременно.
С таким лицом не говорят о… как это? О деверях.
С таким лицом выпытывают интимные подробности о жизни бывших.
С таким лицом могла бы говорить об Антоне я — ведь это мне предстоит с ним грехопасть.
У Лизы не было ни одной очевидной причины делать такое лицо.
А неочевидные подсказывали, что мне довелось стать частью той еще семейки. Извращенцы!
И в эту минуту зашипело сбитое кофейной лавой пламя в конфорке.
Ну конечно!
Разве могло быть по-другому?
Кофе проклевывался, рос и созревал исключительно для того, чтобы однажды вырваться на свободу из узкого горлышка турки и понестись вскачь, свободным и неукротимым.
— Ах, какая неприятность, — в сердцах воскликнула я.
Бабушка пребольно била меня по губам за любое мало-мальски серьезное ругательство, и порой я выражалась странно для посторонних.
Лиза даже не пошевелилась.
По какой-то причине у нее отсутствовал безусловный инстинкт каждой женщины, который подбрасывал нас на месте в поисках тряпки каждый раз, когда где-то что-то проливалась или крошилось.
Она продолжала сидеть на месте, втиснутая в узкое пространство между холодильником и столом, и сверлила меня взглядом.
— Ну так что? — поторопила она меня.
— Что — что? — раздраженно протирая плиту, переспросила я. — Почему Антон вообще должен был мне что-то сказать? Я его даже не знаю.
— Вы разговаривали вчера за ЗАГСом, в кустах.
А ты, моль настырная, значит, подглядывала?
— Я бы не назвала это разговором. Просто несколько фраз ни о чем. При чем тут ты?
— Значит, ты должна поговорить с ним обо мне.
— Я? Должна? — это было так изумительно-нагло, что слов приличных не находилось, а с неприличными я не дружила. — С чего это?
— Как новая жена Алеши.
— Лиза, я ничего не понимаю, — призналась я и поставила на огонь новую турку с кофе.
— Разве тебе никто ничего не сказал?
— Чего — ничего?
У этой дамочки была поразительная способность невнятно излагать свои мысли.
Тут на кухне появился и сам Алеша — в шелковой молочно-белой пижаме, подчеркивающей его искусственный идеальный загар, художественно взъерошенный и сверкающий белозубой улыбкой, особой его гордостью.
— Лизонька, душа моя, — нежно пропел он, целомудренно клюнул бывшую жену в щеку, меня — в плечо, а потом пристроился за столом, красиво выгнув бровь. — Ты пришла подготовить Мирославу к разговору с Антоном? Послушай, детонька, — это уже, кажется, относилось ко мне, — всегда помни, что у этого засранца болезненное самолюбие и гора комплексов. Поэтому даже не думай насмехаться над тем, что он зарабатывает на жизнь, закапывая людей, — и он улыбнулся с высокомерием человека, который посвятил себя великому искусству.
— Давайте сначала, — предложила я миролюбиво, любуясь его жизнерадостным самодовольством.
Удивительное это зрелище — люди, которые в полном восторге от себя. На них можно смотреть бесконечно, как на горы или на море. Мне все время хотелось прикасаться к Алеше, как к редкому чуду.
— Ты не рассказал ей, — обвиняюще обратилась к нему Лиза. — Почему ты не рассказал ей?
— Потому что это ваши женские дела, — отмахнулся Алеша.
— Воспитание детей — женские дела? А ты не имеешь никакого отношения к тому, на какие деньги растет твоя дочь?
— Бытовуха способна погубить во мне артиста!
Кажется, намечался крупный семейный скандал.
Я остро затосковала по бабушкиному дому, в котором было так тихо, что оглушительно тикали ходики, и даже попятилась к двери в надежде раствориться в пространстве.
Тшшшш — зашипел убегающий кофе.
Ну что за утро?
— Мирослава, — Алеша нетерпеливо переставил турку на соседнюю конфорку, отчего стало еще хуже, выключил газ и усадил меня к себе на колени, поскольку других табуреток на кухоньке не было. — Оставь ты это.
— Но я хочу кофе.
— Речь идет о деньгах, — пояснила Лиза.