От конечной цели нас разделяло расстояние в тысячу километров. Благополучно выехав из города, мы заправились на ближайшей станции, купили провизии в путь и тронулись дальше. За это время Володя предпринял пару попыток связаться с Наташкой, но впечатления не произвел. Типом он был мутным, его словам я не верила ни на грош, и склонялась к мнению, что парня больше волнуют бабки, чем Кузнецова. Но коли во всей этой кутерьме я могла действовать в своих интересах, к парню претензий не предъявляла: каждый крутится, как может, в колесе жизни. Философтвовать я могла долго, особенно в пути, мой спутник душевные разговоры не любил, оттого я была занята собственными мыслями.
Память, растревоженная поездкой, услужливо подкидывала сцену моего побега.
Оставаться в городе дальше было опасно. Я и так тянула до последнего, не зная, как жить дальше: привычный мир в очередной раз перевернулся с ног на голову. После смерти отца огромных трудов стоило не скатиться в депрессию, потеря же крестного словно и вовсе стерла все хорошее, что было раньше.
- Не кисни, - Лысый толкнул меня локтем, а потом прижал к себе. Я уткнулась в плечо, обтянутое кожаной курткой и вдохнула родной запах. На миг показалось, что все происходящее – страшный сон, два дня назад не было похорон и сейчас нам не предстоит расстаться ради того, чтобы спасать собственную шкуру поодиночке. Мы постояли так пару минут, пока возле подъезда не остановилась неприметная «Мазда». За рулем был Башка, выглядевший, не смотря на нервы, полным спокойствия. Я торопливо поцеловала друга в щеку и побежала под дождем, прикрываясь сумкой, до машины. Когда я обернулась, Лысого уже не было: он скрылся в темноте, и я с грустью поняла, что, возможно, никогда больше не увижу этого сумасшедшего здоровяка, готового ради меня на все. Пять лет назад крестный сделал его моим телохранителем, тогда еще не подозревая, что вовсе не мне была нужна охрана. Впрочем, это был один из самых счастливых моментов в моей жизни.
Я росла избалованной девочкой и папиной любимицей. Поздний ребенок, сорвиголова, я больше походила на мальчишку, заявляясь домой со сбитыми коленками и ссадинами. Гонялась по двору с ватагой соседских ребятишек, я умела драться наравне с ними, да и папа учил меня различным приемам: даже в детстве я понимала, что он мечтал о сыне, но, тем не менее, обделенной любовью себя не чувствовала.
Я знала, что отец сидел, и воспринимала это как нечто естественное, как и визиты странных людей с синими от наколок пальцами. Больше всего я любила, когда в доме появлялся Дато: он всегда приносил мне сладости, и я мешалась в ногах у взрослых до тех пор, пока папа не прикрикивал на меня.
Отца не стало, когда мне исполнилось тринадцать лет: подхваченный в колонии строго режима туберкулез забрал его из жизни незадолго до шестидесятилетнего юбилея. Мама ушла в себя, и до нее невозможно было достучаться. Я прогуливала школу, научилась вполне сносно готовить еду и мириться с правдой: теперь я предоставлена сама себе. Однако вскоре в нашем доме появился Дато: он сказал, что я буду жить вместе с ним. Тогда же выяснилось, что мужчина был моим крестным. После переезда для меня словно открылся иной мир. Дато Чантурия был вором в законе по кличке Толстяк, своей семьи не заводил, но от старых устоев отходил: жил в большом добротном доме, куда и забрал меня. Маме, кажется, было все равно, но Дато не забывал и о ней, помогал материально, вел длинные беседе об отце, но этих мер оказалось недостаточно, чтобы выйти из депрессии. Тогда мать пришлось положить в клинику и начать лечение серьезными препаратами.
В доме Дато мне нравилось: я сменила школу, начала получать карманные деньги, а еще научилась подслушивать беседы, которые велись за закрытыми дверями в гостиной Чантурии. Пару раз крестный заставал меня за этим занятием, и после еще два дня я ходила с красными ушами, до которых было больно дотронуться, но наказание не останавливало. Позже Дато смирился и сам начал рассказывать о том, что творилась в городе, приговаривая « в жизни все пригодится, деточка».
В пятнадцать лет у меня начался кризис переходного возраста, ознаменовавшийся периодом бесконтрольного пьянства и употребления дури. «Золотая» молодёжь, с которой я училась в классе, оказалось для меня не лучшей компанией. Заниматься я перестала, зато веселые вечеринки, «пати на хате», проводившиеся почти ежедневно, чуть не стоили мне сначала девственности, а потом и жизни. Когда телохранитель Дато, искавший меня второй день, нашел на полу ванной, в чьей-то квартире, в порванных трусах и луже непонятного содержимого, крестный потерял терпение. Меня закрыли в четырех стенах, провели принудительное лечение от зависимостей, а после приставили охранника. Гормоны, бушевавшие в моей голове (и не только там), нашли иной выход, и через неделю я соблазнила Леню, своего бодигарда. Впрочем, эту новость от крестного долго скрывать не удалось, сначала он поклялся оторвать голову Лысому, но тогда я пообещала вскрыть себе вены или повеситься прямо посреди гостиной. Не знаю, откуда у Дато был такой запас терпения, но мужчина закрыл глаза на все, решив, что Ленчик - меньшее зло из возможных, а там, может, блажь пройдет, и я с ним расстанусь.