Богатый домишко из зеленого мрамора, да еще и с претензией либо на ужасный вкус хозяина, либо на отменное чувство юмора. Вдоль стены стояло три статуи с закосом под античные, которые подпирали крышу. По задумке архитектора должно было быть и четвертое, но крайнее место сейчас пустовало. Темная в разводах от плесени ниша с вырванными из стены кирпичиками.
Оставшиеся же выглядели практически по классике — голый торс, мощные руки, каменные кубики на животе и кучерявая шевелюра. Собственно, все. Дальше скульптор уже решил выразить собственное прочтение классических форм.
Агрегат между ног смотрел в небо и по размерам мог статую Давида заставить нервно перекурить в сторонке. Плюс копыта вместо ног, козлиная бородка острым клинышком и закрученные рожки, сантиметров на десять выпирающие из кучеряшек. И «живые» глаза, выполненные из мелкой разноцветной мозаики, в которых бликовали отсветы огней.
Обойти склеп было сложно — справа колючие заросли с остроконечным забором, слева проход, в котором постоянно что-то свистело. Я полез на крышу. Как по лесенке вскарабкался по статуе, ухватившись за рога и используя торчащий мраморный дрын как подножку. Завис на секундочку, встретившись глазами на одном уровне, вздрогнул от ощущения, что они улыбаются, и рывком втянул себя на крышу.
В этот же момент небо вспыхнуло, от раздавшегося взрыва и послышался истеричный, но очень довольный хохот Филлипыча. А за спиной затрещали камни, и крыша чуть поехала в сторону. Я распластался, хватаясь за черепицу, и посмотрел вниз.
Статуя античного черта, по которой я только что вскарабкался, дергаясь, пыталась вырваться из каменной кладки. Рванула и неуклюже выпала, когда кладка треснула. Черт поднялся, по козлиному встряхнул головой. Огляделся по сторонам, не поднимая взгляда, шумно втянул воздух и резво, будто с цепи сорвался, бросился оббегать склеп — туда, откуда еще слышались смешки. Бежал на четвереньках бочком, подпрыгивая через каждый метр, явно не справляясь со своей геометрией.
«С таким сложно тягаться…» — вздохнул Муха: «Это вообще законно?»
«Умом выделяться надо…» — хихикнул Ларс.
«Вы о чем это, мальчики?» — вклинилась Харми и мужская часть фобосов ворчливо притихла.
Я не слушал, карабкался по крыше, подбираясь к коньку. С той стороны опять начали палить. Как-то не смешно стало Филлипычу. Перед каждым всполохом и взрывом был уже не хохот, а выкрик профессиональной теннисистки во время тяжелого матча.
Обернулся на Банши, тащившей бездыханное тело охотника к выходу с кладбища. Убедился, что она в порядке, и только тогда выглянул за конек.
«Это прямо как в твоих кинофильмах…» — восторженно выдохнул Муха.
На практически выжженной площадке, в грязи растаявшего снега стоял Филипп Ф. Филлипов — один, без партнеров. Этакий сильно драный Ван Хельсинг — помятая шляпа дымилась, от плаща остались только плечи, зато видна была кожаная жилетка с метательными ножами и серебряной цепочкой от часов. Бакенбарды чуть ли не дыбом стояли.
В руках он держал странного вида жезл — смесь олимпийского факела и трезубца. Вокруг центрального зуба горел огонек, а соседние искрились, будто они под напряжением. И этим жезлом он отбивался от двух зеленых чертей. Палил молнией и огненными плюшками, стараясь не подпускать к себе. И лупил другим концом, моментально (как телескоп) превращавшимся в острое копье, если кто-то прорывался ближе.
Несколько прожженных насквозь или разбитых на осколки чертей уже валялось у него под ногами. Мешали двигаться, замедляли, и он пропускал удары.
«Признаюсь, он оказывается не так уж и плох…» — констатировал Ларс: «Столько гонора было на балу, а мужик-то крепкий…»
«Согласен…» — я мысленно ответил, любуясь на работу мастера.
Он будто бы даже выше ростом стал. Сам крутился, как черт, выдавая лихие пируэты своим трезубцем. Жезл уже не схлопывался, постоянно находясь в разложенном состоянии.
На этот бой можно было смотреть вечно. Сразу два в одном — и огонь, и чужая работа. Вот только Филлипов уставал — движения становились чуть медленней, огонек начал мерцать, а молнии срывались с небольшой задержкой.