В ночь после похорон Бату не смог уснуть и отравился бродить по улусу. Из белой юрты ему послышались приглушенные рыдания. Отогнув кошму, он увидел Мадхай-хатун, стоявшую на коленях лицом к востоку. Волосы ее были распущены, она припадала к земле и молилась Тенгри и Алан-Гуа,[6] оплакивая смерть брата. Старая служанка Сувдан сидела в углу и утирала слезы, держа на коленях глиняный светильничек. Бату опустил полог и отошел на цыпочках.
Наутро хатун вела себя, как обычно. Расспросив Бату о расстановке вражеских войск, она вместе с ним и помощниками начала разрабатывать план нападения. Бату следил за ней, но не заметил и следа горя, что наблюдал ночью. Припухшие от слез веки хатун подвела черной китайской краской, а щеки нарумянила, скрыв бледность. Он ничего не сказал ей и не утешил, хотя много ночей после этого подыскивал нужные слова и даже записывал их, но наутро уничтожал записи.
Еще тайджи вспомнил, что когда ему исполнилось 17 лет, в улус приехал батыр Нойонболод, потомок младшего брата Чингис-хана. Он хотел переговорить с хатун о защите западных границ. Бату знал, что когда хатун овдовела, Нойонболод сватался к ней, но получил отказ. Ночью Бату снова не спалось, и он опять подошел к белой юрте. В свете луны стояли двое - Нойонболод и Мадхай-хатун. Мадхай держала цветок тюльпана и слушала, как Нойонболод уговаривал ее уехать с ним, убеждая, что наследник-чингисид, которого она так хранила и берегла, уже взрослый и способен править сам.
- Он взрослый, - согласилась хатун, когда красноречие батыра иссякло. - Мы с тобой были на два года старше, когда вместе с Джигу взялись отстаивать то, что создал великий Чингис. Это было трудное время, но славное. Ты ведь все помнишь? Но скажи, что было бы, останься я тогда одна? Не будь у меня верного друга и горячо любимого брата, как бы я справилась с князьями, готовыми поднять бунт по любому поводу? Сумела бы найти верное решение? Кто поддержал бы меня в случае неудачи? Да, Бату уже взрослый. Но ему нужен верный друг и советчик. Я не могу оставить его.
- Будь проклят твой род, Чороса, - сквозь зубы сказал гость. - Ваша честность и преданность вошли в поговорку, но как же они мешают жить!
- Пусть так, - ответила хатун. - Я не сверну с пути, поддавшись женской слабости.
- Ты не женщина, - уже горько сказал Нойонболод, - ты сродни каменной Алан-Гуа. У тебя нет сердца. Говорят, ты даже смерть брата не оплакала достойно.
- Слезы глаз куда как впечатляют, - усмехнулась хатун, перебрасывая косы на спину. - Но некоторые забывают, что слезы сердца так же солоны, хотя их никто не видит.
Они помолчали, глядя друг на друга. Нойонболод вдруг шагнул к хатун и схватил ее за плечи. Она попыталась освободиться, но он держал крепко.
- Здесь никого нет, Чороса, - сказал батыр. - Никто не узнает, если ты хоть раз уступишь женской природе. Стань слабой, осчастливь меня. Я так долго ждал, неужели в тебе нет жалости?
Она снова попыталась освободиться, но Нойонболод обнял ее, подавив всякое сопротивление. Бату уже готов был кинуться на помощь, но спокойный голос хатун остановил его.
- Тогда, двенадцать лет назад, я смогла справиться с тобой, Нойонболод, - произнесла она. - Сейчас силы мои не те. Но если ты посмеешь этим воспользоваться, то все соглашения между нами будут расторгнуты, а из друга ты превратишься во врага. И вражда наша будет длиться до самой смерти. Твоей или моей.
Несколько мгновений Нойонболод всматривался в ее лицо, потом с проклятьем разжал руки и побрел прочь. Из юрты выглянула старая Сувдан и заворчала:
- Не было у тебя ума, и не будет.
- Хватит и того, что у тебя ума - на семерых с избытком, - невесело пошутила хатун, отбросив тюльпан в сторону.
Наутро отряд Нойонболода уехал, Бату с Мадхай провожали их в дорогу, и улыбка не сходила с сияющего лица хатун. Бату поглядывал на нее исподлобья, но не обнаружил и тени сожаления. А Нойонболод был угрюм и зло хлестнул коня, едва попрощавшись.
Мадхай так и не вышла замуж, и до Бату ни разу не доходили слухи о том, что у вдовы есть сердечная привязанность. И вот теперь она с легкостью передает ему власть, которую утверждала столько лет, оплачивая каждую победу своей кровью и кровью близких. А дочери убийцы отца мечтают назвать его мужем и господином.
Тайджи снова и снова ворочался в постели, воскрешая в памяти события прошлых лет.
Между тем, в белой юрте тоже не спали.
Прихватив кожаную флягу с молоком, Мадхай-хатун в сопровождении верной служанки тайком выбралась из улуса в степь, чтобы принести жертву Алан-Гуа.