– Ни один человек в мире, – подтвердил начальник полиции, – не может даже возыметь подобной мысли, не то что высказывать ее вслух при самом императоре.
– Но ведь человек, называющий себя Гулливером, такие слова произнес, – сказал военный министр. – Об этом нам сообщил сам император. А разве мы можем не поверить императору?
– Человек, называющий себя Гулливером, должен быть наказан, – напомнил председатель совета отцов.
Все согласились, что, несмотря на невозможность преступления, оно было совершено и должно быть очень строго наказано.
Тогда взял слово первый министр.
– Мог ли быть совершен проступок, который невозможен? – сказал он. – Нет, не мог. Если бы он был совершен, то это значило бы, что «в объективном мире имеется возможность невозможного. Невозможность же подобной возможности очевидна». Так сказал многоученый Гелляций в своем бессмертном творении «Возможность невозможного».
Некоторые из министров возразили, что вряд ли следует сейчас заходить в подобные дебри.
– Отрубить голову, и все тут, – сказал начальник полиции. Он по самой должности своей всю жизнь вел борьбу как с книгами, так и с теми людьми, которые их читают, и вдруг кто-то при нем ссылается на какую-то книгу.
– Мы поступили бы неосмотрительно, – ответил первый министр. – Гелляций далее говорит, – продолжал он свою цитату, – «что, признавая возможность невозможного, мы тем самым обязываем себя признать и невозможность возможного. А подобную возможность отказывается принять здравый смысл…»
– Ну и что же? – спросил судья, которому не меньше чем начальнику полиции была несносна всякая философия.
– А вот что, – с язвительностью в голосе отпарировал первый министр. – Если возможно невозможное, то император может ошибаться. А если невозможно возможное, то невозможно, чтобы император управлял. А раз оба постулата правильны порознь, то, как говорит последователь Гелляция Ханрониус, они правильны и вместе. Тогда мы получим: император ошибся, невозможно, чтобы он управлял.
– Такого решения вы хотите, – озирая с высоты своей эрудиции своих малограмотных коллег, заявил первый министр.
Выходило, что, осуждая Гулливера, они совершают преступление, граничащее с бунтом против короля и его власти.
– Но ведь этот проклятый Гулливер все-таки сказал.
– Нет, хоть и сказал, а не говорил.
Наконец выступил министр финансов, которому тоже захотелось похвастать своей эрудицией.
– Сказал, но не говорил, – глубокомысленно начал он, приставив палец ко лбу, и, с трудом следя за развитием собственной мысли, продолжал: «Если невозможно действие, невозможна и его причина, невозможен и действователь», – так говорит Гелляций. А не менее мудрый Берданий к этому добавляет: «Мы можем признать возможность невозможного действия лишь в том случае, когда действователь невозможен». Значит, – обрадовался министр финансов, – Гулливер, совершивший невозможное, невозможен и сам. А раз он невозможен – его и не существует.
– Как не существует? – всполошился начальник полиции – А кому же я отпускал каждый день по три биттля картошки?
– Пустое, – возразил министр финансов, – я больше не отпускаю на это средств.
Я спокойно сидел и наигрывал на своих кандалах печальные мелодии и не знал, что меня решено признать несуществующим и обсуждают, могу ли я, не существуя, сидеть в тюрьме, возможна ли тюрьма, если она может вместить в себя невозможное, и тому подобные тончайшие вопросы метафизики.
А тем временем решался последний и наиболее важный из этих вопросов.
– Ведь король приказал казнить этого несуществующего Гулливера. Может ли несуществующий субъект, согласно обычаю, прийти к ступеням трона и просить о наказании? Может ли несуществующий субъект выслушать милостивые слова императора? Не значит ли это показать императору призрак и заставить его верить в существование этого призрака? А потом – как его казнить? Ведь казнить – значит уничтожить, а можно ли уничтожить несуществующее?
Ни Гелляций, ни Ханрониус, ни Берданий не касались в своих сочинениях такого важного вопроса, как вопрос об уничтожении несуществующего. Но здравый смысл говорил, что, раз вещь не существует, ее нельзя и уничтожить.
Следовательно, опять выходит, что нельзя казнить этого проклятого Гулливера.
– Да и не надо, – сказал министр финансов, – зачем его казнить, раз его нет на свете.
А более практичный начальник полиции добавил:
– Кормить не будем, и сам сдохнет. Зря мы только время потратили.