Я и говорю милиционеру:
– Это есть контрреволюция и нэпман (на Бабкина-то, когда он и есть такой!).
А милиционер номер сто тридцать семь (ты его, товарищ редактор, продерни, напиши про него рассказ, как над инвалидами издеваться) отвечает:
– Молчи, пока в комиссариат не попал!
Это он от злости, будто я пьяный, а Бабкин тверезый что ли, когда он столько винища вылакал! И еще милиционер говорит:
– А где у тебя патент?
Будто я без патента торгую, когда и многие торгуют без патентов – тот же Смелов – мы с ним вместе из Сыквы приехали-и все подкуплены, взятки продолжаются, борьбы нет. Я это и сказал милиционеру. А он:
– Ладно, говорит, торгуй, я тебе не препятствую, только не напивайся!
А Смелов разве не напивается? И я с ним пил – и живет он в Зарядьи, где номера Кукуева, и строит, что безработный, а я за номер плати – где же такая правда? И у них каждый вечер попойки и драки, – а мне почему нельзя, если я всегда защищал интересы платформы, которую потом и кровью добывал рабочий народ? И у них там работают помимо биржи, нигде не зарегистрированы – и я так работал, и Смелов меня прогнал, будто бы за воровство, а у самих ни за первую ни за вторую четверть за помещение не плачено! И все им проходит благополучно, и милицию, видно, хорошо кормят, коли под боком не видит, что творится.
И это разве не обидно, что я папиросами торгую, а они большими деньгами ворочают, – а чем я хуже их, если пострадал на внутреннем фронте? Я и прошу вас, товарищ редактор, чтобы мне место какое по коммунистической части, как и другие, которые ничего не делают (и я на той же платформе), и еще образованность имею, не то что Бабкин или этот Смелов.
Обратите внимание на мое письмо и не оставьте его без веры – значения – я каждый вечер в пивной напротив сижу, там и сочувствую коммунистам, и ко всему приглядываюсь, и если вы поможете мне насчет места, и еще как правды добиться и кому взятка (без взятки, я понимаю, нельзя), буду вам пролетарски благодарен, как инвалид, лишившись ноги, и истинно русский пролетариат
Павел Чуфыркин.
И почему это, товарищ председатель, нет нигде никакой правды, если я имею заслуги и должен за это страдать на старости лет без корки хлеба, когда другие незаконно наживаются, притесняя нас, пролетариатов, как этот Бабкин!
– Зачем, говорит, ты меня в газете пропечатал? Когда все, что я писал, – правда, так, значит, меня же и к суду? И я же страдай, что без ноги?
– Вы, говорят, клевещете на честных граждан…
Это Бабкин-то, если он спекулирует на казенные деньги, так честный, и если которые (Смелов) тому же Бабкину взятки дают и обедом кормят – так тоже честный, а я без ноги, так меня же судить? Да я такое мог рассказать, если бы не грозили, что про меня всю подноготную выложат!
Вот я и говорю (на суду-то), что ежели про Бабкина говорил (коли правда), так только по инвалидности, что средств не имею, и нельзя ли мне какое способие.
А они (это на суду-то!) – и неужели нет такого суда, чтобы без обиды для честного человека – они мне и говорят:
– Ты папиросами торгуешь и сам прокормишься!
А какая у меня теперь выходит торговля, если на каждом углу столько мальчишек и бегают сломя голову, а я без ноги, так и не торгуй! А они мне:
– Зачем ты мальчишку костылем побил?
А чем же мне его бить, мальчишку-то, если рука занята? И как за мальчишку штраф, – что же мне, если ноги лишился, и это врут, что от пьянства!
Да разве послушают честного инвалида, когда у самих рыло в самовар и небось спирт хлещут (рожи такие красные), а ты терпи! И которые обжираются – терпи! И которые спят мягко – терпи! За что ж мы боролись и кровь проливали?
– Вот я и поехал в Сыкву обратно, как пострадавший из-за своей же правды, и никто не смотрел, чтобы не обидели инвалида от всяких жуликов, которые и говорят (в вагоне-то):
– Купи деньги фальшивые, коли ты инвалид!
А мне отказаться что ли, если деньги совсем не фальшивые, а я в Сыкву еду, где мужики и таких (будто бы фальшивых) денег сроду не видели! Я и говорю, что вот на мне какое имущество, а имею наклонность к культуре, как и все, которые обманством наживаются от нашей инвалидской крови.
И вышло тут для меня полное издевательство, и лишился я через жуликов всего – и шуба (бивер флотский торнтон, берег для праздников, только за драп в мирное время по пяти рублей плачено, а теперь поди докупись), и часы золотые и с цепью – как честный человек говорю, хватило бы на десять лет жизни!