– Твоя воля гулять, твоя и гостей звать.
– Я говорю в суд подам!.
– Суд судом, а в моем дому себя не проявляй…
И еще Митька-комсомольщик меня под руки вывел и я пошел с такой обидой к судье за тридцать верст и говорю:
– Нельзя ли, товарищ-гражданин, избавиться от подобной несправедливости?
– Если – судья говорит, – она с тобой жить не хочет, мы ее заставить не сможем.
– Я, говорю, не в отношении того, а желательно бы с нее траченные на свадьбу деньги стребовать, как убыток, если ее гостей было тринадцать человек.
А судье только смешно такое мое положение:
– И дела начинать не советую!
А на какие же мне теперь денежки свадьбу играть? Это я к тому говорю, что хочу жить в трудовом крестьянском положении и что у меня новая невеста сосватана, Манька.
Манька-то куда, пожалуй, этого эксплоататора Дуньки лучше будет, Дунька та белобрысая и безо всякой физиологии, словно шкилет сушеный, а Манька высокая, да бокастая, а щеки что те кирпич! Я даже радуюсь, что такая у меня невеста и вдобавок сама пожелала по взаимной симпатии.
Я и продал корову мяснику Никите и с такой радости даже красного вина четвертную купил не считая всего прочего на предмет свадьбы честного гражданина.
Пять ден почитай пили-ели, а как я очухался, то начал к Маньке, к жене-то моей приставать, по заповедям, а она рыло в сторону:
– Отстань курносый!
– Когда венчаться, говорю, не курносый, и если я тебе платье и платок купил – тоже не курносый, а тут вдруг курносый стал!
Как же отвечает этот вредный элемент на такое мое слово?
– Некогда мне с тобой разговаривать!
И как была в моем новом платье и в платке, так и ушла. Я ее жду-пожду и иду к ейным; родителям. Те на меня смотрят, будто бы и на свадьбе не гуляли:
– Эва, говорят, вспомнил! Да она уж давно, с тобой развелась и за кооперативного приказчика Яшку Хромого замуж вышла!
Ах в рот те сто колов! Да как же это она?
– Ты же сам в неимении препятствий расписался! Чего в пьяном виде ни подсунут – все подпишешь – может и вправду такую промашку дал, расписался. Только какая же получается эксплоатация, что она за мой счет с кооперативным Яшкой свадьбу справила?
Я уж и в суд не ходил, чтобы не смеялись над моей обидой. А тут еще Агафья – вдова, вроде меня, только что без детей:
– Давай, говорит, Ваня я за тебя замуж пойду!.. Я и не смотрю, что она кривая и рябины по лицу, словно бы курами исклевана, была бы баба, как первая необходимости при бедняцком хозяйстве.
– Только, говорю, свадьбу мне; править не с чего. Тут-то она и затосковала:
– Неужто, говорит, я хуже других, что мне и не погулять? Как же, говорит, мне с волей моей расставаться… Устрой мне свадьбу хоть бы на десять человек, да подари шерстяной платок и пальто с лисьим воротником, а то, говорит, я за тебя скупого, и замуж не пойду!
Я так и рассудил, что у нее, у Агафьи-то, и лошадь есть и корова, все мне отойдет в общий дом. Продал я лошадь, записался с Агафьей, с кривой-то, в совете, Свадьбу справил честь-честью, а потом и говорю:
– Где же мы теперь полное хозяйство заведем, в моей избе, аль в твоей?
А она говорит:
– И ни там ни тут, а хочу жить в полной раздельности как в городу, а ты ко мне по праздникам с подарками приходить будешь.
Вот ведь куда загнула, какую хитроеплетенность и козни, как от международных пауков.
– Чего ж это ты, говорю, такую политику развела? Я из-за тебя из-за кривой безлошадным остался! Отдай мне хоть пальто и платок, – на мои же деньги куплены!
– Ишь ты, говорит, даром что ль ты удовольствие получил?
Вот ведь какая оказалась, и кто знал? А дело идет к весне и мне сеять надо, и нет у меня ни на обсев, ни лошади, как есть беднейший мужик. Сунулся я было к четвертой бабе, да только та меня совсем острамила:
– Я, говорит, за такого голыша взамуж идти не намерена!
И остался я с двумя детьми и без жены, и без лошади, и без коровы, из-за всей такой биографии, как описано. И вот живу я и тоскую, коли жрать нечего, а тут приходит председатель Антип Зубарев и приносит повестку на суд. Я не пойму с чего бы это, а все-таки прихожу и вижу такую картину общего положения, что стоят все три бабы и все с большими пузами. А судья смеется:
– Мужичонка ты, говорит, никудышный, в чем душа, а целый гарем развел.
– Не гарем, говорю, гражданин судья, а ярем, – и всю ему правду рассказал в полном порядке.
– Все равно, отвечает, как свидетели имеются, должен ты выдавать на пропитание.
А какое тут пропитание, когда самому жрать нет чего из-за этих из-за свадеб? Я и говорю:
– Нету тут моей вины, и отказываюсь. Первая-то, Дунька-то, еще туда-сюда, а к Маньке я не касался. А уж ежели об Агафье говорить, то прямо скажу, что она век была бесплодная и хоть у нее видимый живот, а не разродится.