Я опять смолчал. Мне, понимаете ли, и верно, отчасти стыдно. Выбрали Антропкина поднятием рук, в некоторой доле единогласно. Сидит он в канцелярии и с волокитой в общем и целом борется. Хорошо.
А мне, понимаете ли, как раз удостоверение понадобилось. Дочка у меня, видите ли, умерла. Иду в канцелярию к товарищу Антропкину, говорю:
– Нельзя ли, понимаете, бумажку…
А он, видите ли, руками машет в общем и целом, наподобие мельницы.
– Товарищ, – кричит, – с чем мы боремся? С канцелярщиной, говорит, боремся. Волокиту, говорит, уничтожаем. Бумажки, говорит, сокращаем. Нельзя, говорит.
Я, понимаете ли, рад бы смолчать. Я, понимаете ли, сам против волокиты. Только ведь дочка-то умерла. Хоронить-то ее, в известной степени, надо.
– Это, говорит, мелочь. У нас, говорит, все дела в международном масштабе.
Я и сам, видите ли, понимаю, что мелочь.
– Только как же, говорю, можно живую душу без погребения оставить? Что ж, говорю, мне ее, в общем и целом, собакам выбросить?
А он упирается:
– Я, говорит, из-за вас принцип не нарушу.
А мне без удостоверения нельзя. Я, понимаете ли, в завком иду.
– Мелочь, говорю, понимаете ли, а нельзя.
Антропкина в завком зовут:
– Выдай, говорят. Чего ты артачишься?
А он побледнел, видите ли:
– Что ж, говорит, я не против. Я выдам.
Я ему бумагу, перо, чернильницу подставляю.
– Черкни, говорю, а там, говорю, канцелярия все обмозгует.
Он, понимаете ли, и перо взял, и бумагу к себе придвинул, и, в своем роде, понимаете ли, задумался.
– Товарищ, говорю, я жду!
Он вертится, как мышиный хвост, понимаете ли.
– Так, говорит. Бумажку, говорит. А, может быть, говорит, и без нее обойтись можно? Может быть, говорит, до завтра подождешь, а я ее дома обмозгую?
Тут уж я совсем рассердился.
– Товарищ, говорю, ты палку в колеса вставляешь. Ты, говорю, волокиту разводишь… Ты, говорю, в своем роде бюрократ.
Накричал на него.
Он, видите ли, даже на стуле заерзал. Он видите ли, даже покраснел, словно бы.
– Вы, говорит, товарищ, не злитесь. Только я не могу вам бумажку написать. Никак, говорит, не могу. Политграмоту, говорит, я в общем и целом прошел, а до простой грамоты, говорит, пока не добрался. Некогда, говорит, было. Так что я, говорит, в общем и целом, писать совсем не умею.
Что ж тут поделаешь? Ошибочка, понимаете ли. На ошибках мы только и учимся. Мелочь – я соглашаюсь.
Только вот что скажу: не хорошо, все-таки. Не ловко отчасти. Внимание, иной раз, и на мелочи обращать не мешает!
Несчастье «селькора» Полушкина
Селькор Ваня Полушкин, пишущий в местной газете за подписью «Зоркий глаз», сегодня расстроен: на-днях послал он в газету две заметки: одну под названием «Председатель – друг богатеев», о том, что предсельсовета был на крестинах у местного кулака и напился пьяным, и другую под заголовком «Скоро ли рассеется религиозный дурман» – о заведующем кооперативной лавкой, который женился на дочери попа, хотя и по советскому обряду. На обе заметки в почтовом ящике газеты был ответ: «Зоркому глазу: Не пойдет. Пишите о более важных фактах».
– А где их возьмешь, важные-то факты? – сердито размышлял Полушкин.
И верно: в последнее время в селе Первачи, в котором проживает селькор Полушкин, затишье. Председатель изредка выпивает, но не до бесчувствия, взяток не берет, особенной волокиты не устраивает. Кооператив торгует через пень-колоду, но об этом Полушкин уже писал, а растрат или каких-либо злоупотреблений давно не было. Хулиганство есть, но тоже неважного качества: пошумят ребята, поскандалят, окно разобьют – и все.
– Поважнее! Из пальца, что ли, высосешь поважнее-то? – сердится Полушкин. – Что случается, о том и пишу…
Он нахлобучивает шапку и выходит из избы. Каждый день он обходит деревню: не случилось ли чего. Крестьяне давно знают о его селькорстве и сами делятся новостями.
– Глаз у меня распух, – сообщает ему соседка, стоящая с полными ведрами у ворот своей избы – Уж так распух, так распух.
Новость эта известна давно всем деревенским бабам.
«Глаз болит, – думает Полушкин. – Ага!»
– К знахарю пойдешь? – спрашивает он. – На том конце Агафошка Кривой здорово лечит!..
Сердце Полушкина радостно прыгает: «Наша темнота и невежество. Еще не понимает темная деревня, что всякие колдуны есть одно обдирательство доверчивой темноты. У нас имеется один такой по прозвищу Агафон Кривой…» – составляет он в уме новую заметку.
Соседка засмеялась:
– Что ты! К Агафошке пойду, когда больница рукой подать?..