– Будто бумаги подписывает, а глазами – на Марью Ивановну. – догадался кто-то.
– Ха-ха-ха!
Завклубом тоже смеялся:
– Хорошо!
Потом призадумался:
– Знаете что: уж вы, пожалуйста, его без Марьи Ивановны изобразите. Так: сидит за столом и подписывает бумаги.
– Так это же не смешно!
– Ну, что вы? Можно и смешно изобразить. Сидит – и смешно!
Завклубом сделал вид, что не может удержаться от смеха.
Через неделю рисунки были готовы. Иностранный отдел прошел без возражений, но с внутренним вышла загвоздка.
– Помилуйте, тут у вас с автомобилем… Ведь он на свой счет принять может.
– Это же – общее явление.
– Общее-то оно общее, но все-таки. Или вот эта дама с собачкой, а ведь за ней управдел ухаживает, придерется, что тогда? А тут на Меделянского намек. Нельзя же так.
Художникам приходилось соглашаться.
– Или вот самого. Ну, как вы его нарисовали? Нос-то какой! Да за этот нос он такое. Я лысина! Да еще на лысине – муха! Ну, зачем эта муха?..
– Смешнее. Ну, да муху-то и стереть можно.
Стерли.
– Без мухи лучше. Ну, а все таки – нос. Извините, разве это нос.
Скоро были исправлены и нос, и подбородок, и глаза, которые вышли несколько плутоватыми. Завклубом смотрел-смотрел:
– Я все-таки обидно как-то. Знаете что: пусть остается так: и стол, и костюм, ну, а лицо мы с фотографической карточки вырежем. Я? Тут уж никак не придерешься!
– Так ведь это же не смешно!
– Что вы? Как это не смешно? Сидит в кабинете, вид строгий, начальственный. И мы его – в сатирическом журнале. Смешно!
И завклубом громко расхохотался.
В верстку материала не хватило: все рисунки были забракованы, кроме иностранной жизни, Акакия Акакиевича, швейцара и портрета зава.
– Нет ли у вас еще чего? – спросил завклубом у художников.
– Есть-то – есть, да только…
Художники нехотя вынули десятка два рисунков.
– Что это? Попы? Вот славно-то!
– Да ведь вы говорили, чтобы без попов.
– Если плохо, а то ведь можно и попа так нарисовать – пальчики оближешь! А! – восхищался завклубом, – как хорошо! С кадилом! А это что? Антонин? Вот хорошо! Тихон? Ха-ха-ха! Хорошенький у нас номер получится!
Номер вышел на славу: на первой странице – портрет зава, на второй – Стиннес и Муссолини, потом поп с кадилом, потом поп с крестом – два попа, Тихон – три попа, Антонин – четыре попа. Тихон вместе с Антонином.
Сознательный
Собрание. Докладчик что-то очень тягуче мямлит о международном положении, про китайские дела, путая имена китайских генералов.
Когда он кончил, собрание облегченно вздохнуло.
– У кого есть вопросы? – заявил докладчик.
Вопросов оказалось много, но не относящихся к делу: скоро ли пришлют землемера, когда отремонтируют школу и так далее.
– Это, товарищи, не по существу. Кто о международном положении желает высказаться?
Несколько минут молчания. Потом из задних рядов протискивается низенький бородач с узкими, хитро улыбающимися глазками и, встав у председательского стола, говорит, растягивая слова и запинаясь:
– Как мы, товарищи, прослушали международное положение, то дозвольте мне слово, товарищи… Мы из международного положения, то-есть собравшееся крестьянство, вывели такое явление: что, значит, если там Китай, или что, то это нам ни к чему. Не боимся! Я, значит, и говорю: да здравствует советская власть! Верно я говорю?
– Правильно! Чего там! – поддержало собрание. Бородач медленно прошел в задние ряды и уселся на свое место.
– Кто еще желает высказаться? – спрашивает председатель.
Минутное молчание. Никто не хочет высказываться. Бородач в заднем ряду начинает суетиться, оправляет бороду и опять медленно выходит вперед.
– Вижу, – говорит, – что никто не желает высказываться, придется опять мне. Вот я и скажу в Китае там ежели генералы всякие, а у нас нету. Там еще где-то, скажем, капиталисты, а у нас нету. Правильно я разъясняю, товарищи?
– Верно, чего лучше! – поддержало повеселевшее собрание.
Бородач, удовлетворенно улыбаясь, прошел на свое место.
– Кто еще просит слова?
Опять молчок. Изредка крики:
– Хватит! К следующему!
Бородач снова начинает суетиться.
– Дозвольте мне еще раз сказать.
Теперь он говорит не так медленно и не запинается:
– Я хочу вот про что, товарищи. Нам, значит, международное положение осветили и в лучшем виде, можно сказать. А мы что? Сознательно ли мы это положение понимаем? Нет!.. Вот здесь хотя бы: товарищ председатель просит высказаться – я и понимаю, что надо высказываться! А другие понимают? Нет! Я вот и скажу, товарищи, – продолжал он, обращаясь к президиуму, – нас, сознательных, много бы больше могло быть. Только не умеют к нашему брату, сознательному, подойти… Не умеют! Вот хоть бы меня взять – третий раз выступаю, говорю; легко ли мне? А что я за это получаю? Ничего! Вот если бы платили нашему брату за сознательность. хоть бы самую малость. А то ведь обидно, товарищи!.. Я все сказал.