– А деньги-то есть? – всполошилась Матрена, внимательно слушавшая весь разговор.
– Найдем! – обиделся Пахом, – нешто мы без денег.
– Велики деньги два рубля! Как не быть!
– Нету денег – и это не деньги.
На столе появляется новая бутылка хлебного, и разговор продолжается.
– Вот мы, скажут, пьем, – говорит Федот, – а отчего пьем? Все от бедности.
– Денег нет – вот и пьем! – соглашается и Федот. – А кабы нам деньги.
Самый скучный рассказ
Самый скучный рассказ мне довелось слышать в одном из учреждений, ведавших выдачей пособий или пенсий или того и другого вместе. В канцелярию с обычными столами и обычными сотрудниками вошел человек на костылях, худой, изможденный, оборванный, с целой кипой заявлений и документов на руках.
– Товарищ, – обратился он к одному из сотрудников, – в двадцать первом году я потерял пятьдесят процентов трудоспособности, а потом мне трамваем, отрезало ногу. Я совсем не могу работать. И вот тогда же, в двадцать первом году, я обратился в соцобес с просьбой о пенсии. Мне назначили освидетельствование. Освидетельствование откладывали несколько раз – и только в двадцать втором году в январе я получил удостоверение. Обращаюсь с заявлением в соцобес:
– Придите через недельку.
Я прихожу через неделю – через месяц, через два, наконец – мое дело не рассмотрено. Только в октябре рассмотрели. Иду за справкой – говорят: вам отказано, так как ваше удостоверение за давностью потеряло силу. Я вторично иду на освидетельствование – это уже в январе двадцать третьего года. В марте из соцобеса мне отвечают: «На удостоверении неправильно наложена печать». Я пошел к врачу.
Сотрудник, к которому обратился человек на костылях, во время рассказа обнаруживал явные признаки нетерпения, ерзал на стуле, суетился и, не дослушав до конца, сказал:
– Я не могу помочь… Обратитесь к товарищу вот за тем столом…
Человек на костылях покорно перешел к следующему столу, где секретарь весело беседовал с машинисткой.
– В чем дело? – спросил секретарь.
Человек на костылях повторил все сначала – и продолжал:
– Я пошел к врачу – врач заявил, что соцобес явно волокитничает и он не намерен потворствовать бюрократическим замашкам. Печать как печать – новой не поставит. Я опять иду в соцобес – там заявляют: «А не хочет – пусть делает переосвидетельствование». Это, значит, в третий раз. В июле я получил новую бумагу, являюсь в соцобес, бумагу находят вполне достаточной и обещают в августе выдать пособие. В августе я прихожу за пособием – мне заявляют, что этот соцобес не может обслуживать меня как приезжего из другого района, и денег не выдали. Я обратился в губернский отдел – и оттуда в двадцать пятом году получил ответ, что мое заявление рассматривается. В сентябре двадцать пятого года я устроил скандал в губернском отделе и отправился с жалобой в центр. Там мне сказали – это было уже в двадцать шестом году, – что мое врачебное удостоверение потеряло силу и надо еще раз пойти на освидетельствование. Это было в январе, а в сентябре у меня было уже на руках новое удостоверение. Тогда я с удостоверением.
Улыбка, игравшая на лице секретаря, постепенно сбегала, лицо его становилось кислым, сморщенным – он два раза зевнул.
– Вы кончили, товарищ? Нет? – еле сдерживая зевоту, спросил он. – Так ведь я не могу помочь… Вы обратитесь вон к тому столу.
Там сидел толстенький весельчак. Он все время подшучивал, посмеивался – вся его фигура и подвижное лицо свидетельствовали об избытке юмора и жизнерадостности.
– Что расскажете? – спросил толстяк. – Послушаем, интересно.
Не будем повторять начала рассказа – он известен.
– С удостоверением врача, – продолжал человек на костылях, – направился я в центральное управление. Это было в двадцать шестом в декабре. Там мне сказали, что я должен обратиться по месту постоянного жительства. В местном соцобесе, куда я обратился, мне сказали.
Толстенький весельчак к концу рассказа опустился, поблек и словно повис на стуле.
– Товарищ, – кисло ответил он, – вы обратитесь вот к этой барышне. Она вам даст справку.
Барышня была самой веселой щебетуньей в мире. Она пела, как канарейка, она смеялась, как восемнадцать колокольчиков.
– Говорите, – весело сказала она, улыбаясь просителю.
Тот начал опять свой рассказ. Но барышня не могла дослушать и до середины. Она стала зевать, как пятьсот пассажиров в ожидании поезда на пересадочной станции, и лицо ее даже позеленело от скуки.
– Товарищ, я не могу. Обратитесь вот за тот стол.