Оно уже было построено, когда я познакомился с Джонсом. Узнав о моей, как капитана дальнего плавания, опытности, он на весьма выгодных условиях предложил мне командование этим судном.
Мне давно опостылела спокойная жизнь, и я с восторгом принял его предложение.
Судно представляло из себя лодку, привязанную тросами к большому наполненному разреженным воздухом шару. Джонс был уверен, что шар этот может поднять не только экипаж из двух человек, но и изрядное количество груза: то обстоятельство, что шар, будучи притянут к полу сарая, как только ослабляли веревки, немедленно поднимался к потолку, убедило меня в полной осуществимости плана. Мы даже попробовали подняться вдвоем и несколько минут плавали на высоте пяти футов, так как кровля сарая мешала подняться выше.
– Чего же нам ждать, – сказал я Джонсу, – нагрузим лодку провизией и полетим.
Хотя Джонс был осторожнее меня, но он согласился, и на 19 июля 1730 года был назначен первый пробный полет.
Оставив Джонса за приготовлениями к путешествию, я отправился в свое имение, чтобы сделать перед отъездом необходимые распоряжения. Втайне я рассчитывал в случае удачи опыта убедить своего друга сразу же предпринять более или менее продолжительное путешествие.
Домашних своих я застал в чрезвычайном волнении и тревоге. Жена, дрожа и запинаясь, рассказала мне, что днем два раза приходил шериф, имевший будто бы уже приказ о моем аресте по обвинению в колдовстве и богохульстве.
– Если не хочешь попасть в тюрьму, – сказала она, – ради Бога, не ночуй дома.
Попасть в тюрьму, когда завтра, подобно птице, я собирался взмыть к облакам.
– Успокойся, друг мой, – сказал я, – шериф уже засел в карты, и даже пожар не заставит его оторваться от этого занятия.
До наступления ночи успел я сделать все: написал завещание, собрал необходимые для дороги вещи, причем не забыл набить небольшой мешок золотом для коммерческих операций, оставив семейству довольно-таки крупную сумму денег.
Как ни трогательны были слезы прощания, как ни жаль было семейству моему расставаться со мной – на этот раз никто не отговаривал меня от путешествия. Пользуясь ночной темнотой, а также тем, что окрестные собаки, зная мою честность, не лаяли на меня, я скрылся из родного угла, научив жену, как направить шерифа по ложному следу.
В назначенный день выволокли мы вместе с Джонсом нашу лодку на улицу удивленного городка и, привязав шар к дереву, начали погрузку. Но не окончив и половины дела, увидели мы шерифа, раздвигая толпу шествующего к нам в сопровождении двух полицейских.
Я в это время находился на борту лодки.
– Именем закона, – произнес шериф, увидев меня.
Полицейские готовы были выполнить приказание своего начальника, но я, выхватив нож, перерезал веревку и на глазах удивленной толпы и растерявшихся от неожиданности полицейских поднялся к облакам.
– Теперь побеседуем, – успел я крикнуть шерифу.
Полицейские стояли, беспомощно растопырив руки. Джонс что-то объяснял им, сильно жестикулируя. Кто-то из толпы попытался схватить покачивавшуюся футов в десяти от земли веревку – я тотчас же отрезал эту последнюю возможность, намотав ее на барабан.
Шериф скоро ушел, разочаровавшись в возможности выполнить приказ о моем аресте, а я продолжал плавать над городом на потеху местных зевак. Джонс что-то кричал мне с земли – вероятно, просил опуститься на землю, но, как ни старался я хоть на несколько футов снизить лодку, это не удавалось мне. Я трогал всевозможные приборы и приспособления, открывал и закрывал какие-то клапаны – а шар мой, как на зло, поднимался все выше и выше.
Повернув какой-то рычаг, я неожиданно для себя развернул парус, и мою лодку с быстротой ветра стало относить от города. Я пытался свернуть парус, но, когда мне это удалось, мой воздушный корабль плавал уже над необозримым океаном.
Надежду на возвращение приходилось пока оставить. Надо было, изучив свойства судна, продолжать начатое путешествие. Одно лишь беспокоило меня: я невольно похитил у своего друга принадлежавшую ему собственность, но, надеясь на разум и честность жены, я справедливо полагал, что она не откажется возместить Джонсу понесенные им убытки, если сам я не сумею в скором времени вернуться в Нотингемшир.