– Что заставило тебя просить милостыню?
– Я – лентяй, – ответил нищий, – и вдобавок отягощен пороками. Не давайте мне ни одного леера, я все равно пропью.
По-видимому, сознание своей порочности причиняло большие страдания этому представителю высшей из существующих в мире наций. Об этом говорили его изможденное лицо, впавшие глаза и вся его исхудалая фигура.
Его искренность умилила меня, и я дал ему монету в три леера.
– Возьми, – сказал я, – и пропей. Выпей за здоровье его величества императора.
Мой провожатый не одобрил моего поступка и весьма укоризненно взглянул на нищего. Нищий немедленно подошел к полицейскому и отдал полученные от меня деньги со словами:
– Дарю эту монету своему императору.
Я спросил провожатого:
– А полицейский не присвоит этих денег?
– Никогда. Он оказался бы недостойным своей должности и завтра же, как преступник, пришел ко дворцу просить милости государя.
Таковы были и все чиновники лучшей из стран. Никто не брал взяток, не притеснял подчиненных, не превышал власти, не пользовался своим положением в корыстных целях. Недостойный администратор сам отказывался от должности, так что император не принимал жалоб на действия своих чиновников.
– Для чего? Если чиновник виноват – он сам покается, а если он не кается, значит, не виноват.
Поразительно было полное единомыслие жителей государства в наиболее важных вопросах. Разногласия существовали только в мелких житейских делах: в отношении пищи, архитектуры жилищ, обстановки комнат. Так, во время моего пребывания в стране дебатировались два основных вопроса:
– Какие юбки должны носить женщины?
И второй:
– В каком порядке подавать кушанья за обедом?
В отношении первого вопроса существовало несколько мнений. Одни считали, что следует носить короткие юбки выше колен, другие предпочитали юбки со шлейфом, третьи всячески пропагандировали кринолины, четвертые высказывались за восточные шаровары. Каждая женщина имела право выбрать любую юбку, что лишний раз подтверждало отсутствие принуждения; в Европе этот важнейший для женщин вопрос разрешают фабриканты сукон и портные, мнение которых, называемое модой, носит принудительный характер.
Но этот вопрос не так занимал население, как второй. Здесь было только две партии: одни утверждали, что надо так же, как и у нас в Европе, начинать с легкой закуски и заканчивать сладким, другая – наоборот. Король отдавал предпочтение второй партии, в чем я убедился за первым же обедом, но никого не принуждал покамест принять свое мнение: споры продолжались.
Я сам видел, как двое три часа спорили и не садились за стол: они не могли договориться, с чего начинать обед. Когда же они сели, оказалось, что на обед у них имеется всего-навсего картошка с хлебом, и спорили они, собственно, впустую.
Не так ли бывает и у нас, когда мы спорим о политике?
То, что у нас в Британии называется политикой, отсутствовало совершенно. И к чему, если все были довольны правительством, управлением императора, его министров и чиновников; никто не думал о том, чтобы сместить их и самому занять освободившееся место. А ведь только борьба за теплые места заставляет британцев так много времени отдавать этому бессмысленному занятию. Член парламента надрывает свой голос, думая, что это приведет его к министерскому портфелю, кандидат в парламент расходует время и деньги, чтобы в качестве депутата с лихвой возместить свои расходы, избиратель хлопочет за своего кандидата, ожидая от него в будущем каких-нибудь привилегий.
Не было политики – не нужны были и газеты. Их заменял официальный бюллетень, помещавший отчеты о приемах и обедах императора и заявления подданных, благодаривших императора и министров за мудрое управление страной.
Слушая все эти рассказы, я вспоминал об Англии с ее разбойниками, депутатами, карманными ворами, шерифами, палачами, священниками, убийствами, воровством, мошенничеством, взяточничеством и благодарил Бога, что он привел меня в эту благословенную страну.
Полное отсутствие принуждения удивительным образом сочеталось с неограниченной властью императора, которой не было поставлено никаких пределов. Конечно, не было в этой стране ни парламента, ни выборов, ни голосований.
– Что может дать голосование, – совершенно справедливо говорили мне, – если вопросы ясны и так, их незачем обсуждать и голосовать. А если вопросы не ясны императору и его министрам, то как они могут быть ясны кому-нибудь из подданных?