Жан Кадо прервал свой рассказ. Какое-то время они ехали молча. Сзади доносились обрывки беседы Алана и Неда. Впереди мягкими зелеными волнами вырастали холмы, усаженные виноградом. Белая дорога сверкала на солнце.
— Какое-то время мы еще прожили на землях Гюйака, год или чуть больше. Как арендаторы, мы не могли уехать раньше, и все это время мою мать терзали расспросами о том, куда подевался мой отец. В конце концов она, вероятно, почувствовала, что дольше оставаться на этом проклятом месте невозможно даже при том, что несколько мужчин пробовали подъехать к ней, обещая покровительство в обмен на единственную плату, какую она могла им предложить взамен — саму себя. Надо отдать ей должное: она была праведной женщиной. У нее был двоюродный брат, занимавшийся перевозками леса и вина по всему течению реки, отец того самого шкипера Арно, который вывез нас из земель Гюйака. Он часто рассказывал ей про большие города, что лежат ближе к побережью. Мне кажется, у него самого были виды на мать. В один прекрасный день, ничего не объяснив, она упаковала нехитрые пожитки в несколько тюков, и через пару дней мы с ней вдвоем погрузились на корабль в знакомом вам месте. Она взяла с собой только меня. Были другие дети, но все они умерли. В живых оставались лишь мы с Матьё. Сам я, как уже говорил, был совсем маленьким и еще не мог работать.
— А Матьё? — спросил Чосер.
— Поправившись, он опять принялся бродить по лесам. Только теперь он редко приходил ночевать домой, порой его не видели неделями. В те редкие дни, когда он появлялся дома, он был похож на возвратившееся в логовище полудикое животное. Спутанные волосы, лицо в царапинах и порезах. При этом он, разумеется, ни с кем не разговаривал. Несмотря на все странности такой жизни, он был по-своему счастлив. Должно быть, в лесу он обрел для себя лучшую компанию. Бог знает, чем он там питался и как вообще выжил, но факт остается фактом. Таким образом, мы предоставили ему право жить, как ему хочется.
Мы с матерью доплыли до Бордо. Раньше мне не случалось уходить от родного дома дальше чем на пару миль. Город показался мне другим миром, с огромными белыми домами и лязгающими мастерскими, люди на улицах проходили не здороваясь. Целую неделю от испуга я не мог вымолвить ни слова. Онемел, как Матьё. Короче говоря, мастер Джеффри, мать нашла работу в одном из таких больших белых домов. Он принадлежал торговцу. Она проработала прачкой всю оставшуюся жизнь. Родила еще нескольких детей. Но несмотря на все это, долго сохраняла привлекательность. Я знаю, о чем говорю, так как еще ребенком видел, какими взглядами ее провожали городские мужчины. Да и наши, деревенские, тоже. Правда, взгляды горожан были более откровенными.
Мать стала любовницей торговца. Он был маленьким робким человечком. Слуги высмеивали его за спиной. Он проводил много времени в прачечной, делая вид, что интересуется стиркой. Его сварливая жена ходила за ним по пятам и тоже частенько наведывалась в прачечную. У меня о ней, несмотря ни на что, остались благодарные впечатления, поскольку она научила меня читать и писать, — своих детей у нее не было. В городе я выучил другие языки: английский, на котором говорите вы, и французский, на котором говорят на севере. Кроме того, я поднабрался городских манер. Учение мне давалось легко, и в итоге я смог подняться выше моего происхождения. Вот уже много лет я служу при дворе принца, перевожу и иногда комментирую. Теперь вы все знаете. Перед вами слуга короны.
— Слуга короны. Иногда и я сам себя считаю таковым, — сказал Чосер.
— На разного рода мошенников это производит впечатление, уверяю вас.
— А ваша мать, что стало с ней?
— О, она давно умерла.
— Таким образом, вы остались единственным из всей семьи?
— После того, как не стало Матьё, да. И я давно перестал о нем думать. Он для меня умер. Я считал, что он давно погиб от голода или болезни.
— Почему же вы вернулись в Гюйак? Разве вы не считали это место проклятым?
— Нынче я городской житель и служу при дворе принца. И мне было поручено препроводить важных английских гостей до замка Гюйака. Никто из местных жителей меня, конечно, не помнит. Я был ребенком, когда мы оттуда уехали.
Лошади бежали по ровной дороге легким шагом. Чосер взглянул украдкой на Жана Кадо. Лицо гасконца казалось невозмутимым, круглых глаз не было видно под шляпой. Вдали над дорогой клубились белесые облачка пыли, поднятой другими всадниками. Весенние дожди прибили ее к земле, однако лето вступало в свои права, и на три месяца настала сушь.
Джеффри был захвачен и растроган повестью гасконца — его вообще волновали человеческие истории. Но у него осталось немало вопросов, и прежде всего — какое касательство имел Кадо к смерти Анри де Гюйака. Поэтому он поинтересовался:
— Вы были в лесу в тот день, когда шла охота?
— Да.
— И видели в лесу Матьё?
— Да, — спокойно признался Кадо. — Сперва я его даже не узнал. Он вырос передо мной из ниоткуда. Мой конь от испуга неожиданно прянул на дыбы и чуть меня не сбросил. Придя в себя, я подумал, что это бродяга или отшельник. И, по правде говоря, не узнал бы брата, если бы не обрубок руки. Он странно таращился на меня и куда-то показывал единственной рукой. Только в этот миг до меня дошло, что это жалкое лесное существо — не кто иной, как Матьё. Он, конечно, меня не узнал.
— Я тоже его встретил, — сказал Чосер.
— Что мне было делать, мастер Джеффри? Спрыгнуть с коня и броситься обнимать своего пропавшего давным-давно брата? Начать обмениваться счастливыми воспоминаниями о родителях? Передо мной стоял человек, приблизившийся к животному облику настолько, насколько вообще возможно для потомка Адама. Между нами не осталось ничего общего. Но если честно, то я все равно в ту минуту вряд ли смог слезть с коня. Меня так растрясло в седле, что ноги совершенно ослабли и не держали. Я открыл рот, но не нашелся, что сказать.
— И вы поехали дальше?
— Мне показалось, что он показывал туда, где происходили главные действия. Но я свернул на другую тропу. Оглянувшись назад через какое-то время, я ничего не смог разобрать, будто глаза застлались красной пеленой. Но Матьё ушел, я был уверен. Последующие полчаса я скакал без передышки.
— Вы не проезжали мимо места гибели Анри де Гюйака?
— Я поскакал через лес. В конце концов кое-какие дорожки были знакомы мне с детства. Покружив вокруг да около, я вышел к селению. Но это случилось после того, как тело графа доставили в замок. Вскорости до меня дошли слухи, что его смерть не была случайной. Мне сказали, что Ришар Фуа допрашивает всех, кто участвовал в охоте. Тогда я пошел к вам в комнату, чтобы предупредить.
Чосер помнил, как взволнованный Кадо появился у него в тот день и как сообщил об аресте Матьё. Стоило ли удивляться реакции гасконца после всего того, что он видел, после встречи с братом, которого он в мыслях давно похоронил. Если, конечно, не предположить, что он видел… проделал… и даже сам…
Те же соображения, должно быть, одновременно посетили и Кадо, так как он поспешил заявить, что никоим образом не причастен к смерти графа Анри.
— Я никогда и не утверждал ничего подобного, — успокоил его Чосер.
— Но все-таки допускали такую мысль.
— Любой бы на моем месте предположил, что у вас были причины для… причины испытывать враждебные чувства по отношению к роду Гюйак.
— Из-за того, что случилось с Матьё? Из-за того, что охотничьи собаки давно умершего графа напали на моего брата и он сошел с ума? По-вашему, я должен был вернуться сюда много лет спустя для того, чтобы убить сына того покойного графа? Неужели вы во все это верите, мастер Джеффри? В то, что я отомстил за злодеяние, причиненное роду Кадо, расправившись с наследником рода Гюйак? Вы вообразили, что человек крестьянского происхождения выступил против столь родовитого дворянина?
— Вы могли не планировать нападение заранее, мастер Жан. Но от потрясения после неожиданной встречи с Матьё, которого вы в душе давно похоронили… вспомните эту красную пелену перед глазами… и вот вы случайно натыкаетесь на раненого Анри, у вас преимущество внезапного нападения.