Петька был словоохотливым и дотошным. Вышли они на крыльцо, парнишка спросил:
— А как тебя звать?
Проклятое купеческое имя! Сколько оно доставляло Сурмачу неприятностей! Вот и сейчас… Не может, не может — и все тут — Аверьян назвать свое имя этому остроглазому.
— Владимиром, — как уже не однажды, назвался он.
— А ты — всамделишный чекист, правда?
— А что, бывают невсамделишные?
— Сколько хочешь! Нынче все записываются в чекисты, вон даже дядя Вася.
— А чем он не чекист? Служит в милиции.
— У всамделишнего чекиста должен быть наган или маузер, как у тебя, к примеру. А у дяди Васи даже винтовки нет. Да такого никто и бояться не станет.
— А надо, чтоб непременно боялись?
— А разным спекулянтам — махорочникам и барахольщикам — тебя любить не за что, ты — власть, ты им ихнюю вонючую жизнь заедаешь. И нужно, чтоб они боялись одного твоего вида. И тут без нагана не попрешь.
Аверьян на мальчишку смотрел по-взрослому, покровительственно. Для уличного сорванца боевое оружие — почти легенда. А Сурмачу пришлось взять в руки винтовку в Петькином возрасте, ну, может, на годик постарше был.
Сурмач считал, что ему здорово повезло, — он своими руками устанавливал свою, Советскую власть в Донбассе, очищая родной край от беляков. Повезло… Когда мальчишке совсем деваться некуда, фронт — превосходный выход. И если там коченеешь на лютом морозе или отчаянно голодаешь — это ничего, ты мерзнешь, чтобы буржуев холодный пот прошибал, ты голодаешь во имя сытой жизни миллионов…
А куда было податься оборвышу из Белоярова Петьке? Хоть шрапнелью по этой мокрой слякоти, хоть из пулемета по заколоченным окнам магазинов: ни дров, ни хлеба от этого не прибавится.
Но есть у Петьки завтрашний день, есть! Вот только Аверьян и его товарищи выведут недобитую контру и нечисть…
Петька, не боявшийся самого черта, повел чекиста через кладбище: «Так сподручнее и ближе». Вышли они прямо к нужной хате.
— Ты маузер в руки возьми, — посоветовал он. — А вдруг Серый на тебя кинется, когда ты его арестовывать начнешь!
Сурмач нахлобучил Петьке треух на лоб.
— Мотнись-ка лучше по соседям, узнай, как звать жену Серого.
Через три—четыре минуты парнишка вернулся.
— Тетка Фрося, — сообщил он.
В одном из окон хаты горел свет. Сурмач постучался в него: два длинных, два коротких удара. Он, конечно, не знал, какими условными сигналами пользовались бывшие петлюровцы, но воспользовался самым простым.
— Кого принесло? — спросила сердито женщина из-за дверец.
— Свои, тетка Фрося, открывай!
Щелкнула задвижка, Аверьяна впустили в хату. Петька по его настоянию остался за углом. Хата как хата. Угол с иконами, тлеет лампадка у лика божьей матери. Но стулья городские: тесть штук, один в один, огромный черный буфет во всю стенку. Как его только вносили? По частям, что ли?
— Где Грицько? — спросил Аверьян.
Женщина испуганно глянула на вошедшего, видимо, ее насторожила кожаная куртка. Сурмач перехватил встревоженный взгляд хозяйки и, не давая ей опомниться от неожиданной встречи, уточнил свой вопрос:
— К Степану подался?
— К нему, — подтвердила она. — Что-то там случилось…
— Пограничники наших перехватили. — Аверьяну важно было доказать, что он «свой человек и в курсе всех событий». — Одного наповал.
— Степана! — вырвалось у тетки.
Аверьян чуть повел плечом: мол, знаю, а сказать не могу.
— Господи! Что же теперь будет с Галкой, — завздыхала, запричитала тетка Фрося.
Аверьян направился было к двери, но от порога обернулся:
— Ночь, хоть глаз выколи, заблудиться недолго. Провела бы к его жене.
Он не сомневался, что Галка — жена контрабандиста.
Тетка Фрося засуетилась, заметалась. Одевала короткополое плюшевое пальто, долго не могла попасть в рукава. Едва накинула большой серый платок на голову — и к дверям.
— Идем, идем…
Вышли. Аверьян свистнул Петьке, как они и уговорились. Подозвал мальчишку к себе, шепнул ему, предупредив, что язык надо теперь держать за зубами и ничему не удивляться.
«Почему не вернулся Степан? Остался в Польше, или на границе перехватили?» — размышлял Аверьян.
Жена Серого попыталась затеять разговор на эту же тему, но Сурмач отмалчивался, он обдумывал, как ему себя вести в доме контрабандиста.
Это был домина! Кирпичные стены, крыша крыта черепицей. Забор добротный, ни единой щелочки. Калитка на запоре. Подошли, прикоснулись к щеколде — по ту сторону мгновенно взбесился огромный пес.
— Кто там? — послышалось из глубины двора.
— Галка, это я! Забери Пирата, — отозвалась жена Серого.
Ее узнали по голосу.
— Это ты, тетя Фрося?
Пса увели вглубь двора и приковали накоротко к будке. Но злой сторож не хотел примириться со своей неволей, он яростно гремел цепью, норовил вырваться на свободу, растерзать пришельцев…
Калитку открыла молоденькая женщина, по виду почти девочка. На ее плечи был накинут кожушок.
И еще что сумел Сурмач рассмотреть в темноте — это тугую косу, спущенную тяжелым свяслом через правое плечо.
Аверьян вновь оставил Петьку на улице. Тот обиделся. Он был убежден: если там, у Серого, чекист никого не арестовал, то уж здесь-то обязательно арестует. И самое интересное Петька не увидит. А можно было бы такое порассказать потом ребятам! Лопнули бы от зависти.
Пропустив гостей в дом, молодая хозяйка спустила с цепи огромного Пирата.
«Чтоб он околел!» — выругался про себя Аверьян, понимая, что в случае чего не уйдешь так просто от этого волкодава. Вошли в теплый коридор, и тетка Фрося, ткнувшись лицом в плечо удивленной хозяйки, заголосила:
— Сиротка ты несчастная! Как же теперь жить-то будешь! Нет больше твоего Степана…
Горе, неожиданно свалившееся па молодую женщину, лишило ее сил. Она обмякла, всхлипнула и… без чувств сползла на пол.
Аверьян едва успел подхватить ее.
— Воды! — приказал он тетке Фросе.
Распахнулась дверь из соседней комнаты, и на пороге… Аверьян даже замотал головой, но видение не исчезло: она, его Ольга!
— Володя! — вырвался у девушки возглас удивления.
В Журавинке Ольга была простецкая, «своя» — одета в самотканое рубище, крашенное дубовым «орешком». И эта рабочая простота одежды сельского трудяги вызывала у бывшего шахтера понимание и доверие. Сейчас на Ольге было все городское. «Дамочка». Коса увита в тугой кружок на затылке. Кофта из зеленого миткаля с цветами. Юбка из синей польской, по всему, контрабандной шерсти — почти по щиколотку. На ногах высокие коричневые башмаки, утянутые фабричными шнурками. Шнурки длинные-длинные (по моде), концы висят бантом в четыре хвостика.
Застонала хозяйка дома, которую поддерживал подмышки Аверьян.
— Воды! — крикнул он Ольге.
Та метнулась в кухню, принесла в черепке воды. Аверьян брызнул в лицо очнувшейся. Она приоткрыла глаза. Тогда он, как маленького ребенка, поднял ее на руки.
Ольга поспешно распахнула дверь в комнату.
— Вот сюда, сюда.
Пропустила Аверьяна вперед, потом юркнула у него под рукой, успела раньше к кровати: сдернула синее покрывало и сняла лишние подушки, громоздившиеся горой.
Над кроватью в позолоченной рамочке висел фотопортрет новобрачных: не сумевшая скрыть своего удивления, худенькая, почти еще ребенок, невеста в пышной фате и удалой, с наглыми навыкате глазами парень. Непокорные густые волосы в буйном смятении плескались почти по плечам.
«Он!»
Это был тот красивый, рыжеволосый контрабандист, которого убили при переходе границы. Нашелся первый из пяти, посланных атаманом Усенко за «наследством». Но где же остальные четверо? Впрочем, теперь уже есть ниточка, за которую можно тянуть.
«Но как Ольга попала в этот дом?»
«КТО ТЫ, ОЛЬГА ЯРОВАЯ?»
Никаких подробностей Галине Вельской о смерти ее мужа Степана Сурмач рассказывать не стал.