— С англичанами приходилось тебе встречаться?
Ошарашил Безуха такой вопрос. Озирается по сторонам, словно ищет опоры, поддержки. Неуютно ему в тесном кабинете начальника окротдела.
— Нет, не приходилось.
— А с немцами?
На остреньком, пегом носу допрашиваемого выступили росинки пота. Стер их тылом ладони:
— Нет.
Сурмач наводил о нем справки: Безух из местных, многодетный, живет с женой ладно, детей любит, особенно старшую — дочке четырнадцать лет. Мужик хозяйственный, да и как иначе — семь ртов надо кормить. По службе — исполнительный.
«Мог или не мог такой отравить Тесляренко?» Сурмач уже давно бы прямо обо всем спросил допрашиваемого, а Иван Спиридонович все вокруг да около ходит.
— А мне приходилось сталкиваться и с немцами, и с англичанами, — неторопливо, в раздумье продолжал Ласточкин. — Знаешь, как они нас всех окрестили? Иванами. Вся Русь для них — Иваны. Вот какое большое имя у нас с тобою, Иван Карпович, — не без гордости закончил начальник окротдела. — Выходит, мы, Иваны, в ответе за нашу державу, на ее будущее перед своими детьми. Они, наши строгие судьи, во всем потребуют отчет.
К удивлению Аверьяна, Безух преодолел свой страх:
— Только я, Иван Спиридонович, не виноват ни в чем. Струхнул малость — это верно. Да кто тут спокойным останется, по делу выходит, будто я арестованному что-то дал.
— А как было?
Боец тяжело вздохнул, зачмокал губами, собираясь с мыслями. Махнул отчаянно рукой: «Эх, была — не была!»
— Я в тот день на смену пришел пораньше. Взводный дает распоряжение: «Сходишь с Плетневым в окротдел, доставите арестованного». Привели мы его, и я заступил на пост. Несу свою службу. Обхожу камеры, заглядываю в глазок. И вот вижу: сидит этот, которого мы привели из окротдела, в углу на корточках. Мордой в руки ткнулся. Сидит и сидит. Я через окошко спрашиваю, мол, дяденька, что с тобою? А он поднял голову, глянул на меня: глаза мутные, страшные, ну вот как у смертельно раненного. У меня аж мурашки по спине поползли. Опять допытываюсь: «Что с тобою?» — «Ничего», — говорит Ну, ничего и ничего. Понимаю: был у него в ГПУ серьезный разговор, вот и переживает. А он через полчасика кличет меня, за живот держится: «Хочу по нужде». Открыл камеру. Вывел его. Долго он сидел в уборной. Я даже заглянул к нему раза два. А он побелел и корчится. Ну, я тут струхнул: думаю, учудил он чтой-то над собой, а меня под трибунал. Считай, на себе отволок его в камеру. Разводящего вызвал. А когда тот пришил, арестованный уже скончался.
Выговорился Безух. Глаза просветлели, в них мысль какая-то появилась, сбросил человек с плеч непосильную ношу.
— А я не виноват. Ей-богу. Я же за Советскую власть два ранения имею, одно — в ногу, тяжелое.
Он готов был сию минуту продемонстрировать свои шрамы. Но Иван Спиридонович успокоил его:
— Я тебе верю. Иди.
Безух ушел, унося с собою затаенную радость.
Иван Спиридонович постоял посередине комнаты, задумавшись, потом спросил Аверьяна:
— Ну что, Сурмач, скажешь?
Аверьян не сразу нашелся, что ответви. Сбил его с панталыку рассказ Безуха.
— Черт его знает… Может, и не брешет.
— Черт, может, и не знает, а мы с тобой — обязаны.
ОСНАЗ — отряд особого назначения — нес караульную службу у государственных учреждений, под его охраной находилась и внутренняя тюрьма. В ОСНАЗ принимали бывших фронтовиков. Жили осназовцы в обычных домашних условиях, а в отряд являлись лишь на дежурство. И все же ОСНАЗ был чекистской базой, нередко бойцы ОСНАЗа становились со временем оперативными работниками.
Так неужели яд арестованному Тесляренко передал кто-то из осназовцев? Может быть, и не Безух, ведь в точение полутора педель во внутренней тюрьме дежурили многие.
В общем-то это была удобная и спасительная мысль, она позволяла снять подозрение с Ивана Безуха. Но… она могла увести и от истины. А как важно было сейчас чекистам знать истину.
Что значило перепроверить весь отряд? Это надо было просмотреть все личные дела, побеседовать с каждым. И не однажды. Попытаться нащупать связи с внешним миром. Словом, работы на несколько дней. И надо было бы съездить в Белояров, как планировалось вначале, но времени для этого не выкроили.
Провозились три дня — и никаких результатов, ни одного даже самого пустяшного намека, где искать.
— Может, Ярош прольет свет на это темное дело?
Тарас Степанович вернулся со своей группой на следующий день, к вечеру. Злой.
— Если у Тесляренко и было что в хате, то давно исчезло. И доктора не видели. С какой стати мы решили, что он уехал в Щербиновку? Трое суток мерзли, перекрывая дороги!
Иван Спиридонович вконец расстроился:
— Чувствую, с Емельяном Николаевичем случилась беда: неделю пет дома. А насчет Щербиновки — это точно. Первый раз за сим приезжали, говорили: «Мальчишка на борону напоролся». И в этот раз — та же басня. А как с Тесляренко вышло?
О смерти Тесляренко Ярош тоже ничего конкретного сказать не мог.
— По-моему, он после операции на вокзале свихнулся. Говорил бессвязно, нес какую-то чепуху. Да вы в протоколы загляните. А насчет яда… Ума не приложу. Своих обвинять не решаюсь. Так можно и меня, и Сурмача, и вас, Иван Спиридонович…
Только крякнул начальник окротдела при таком перечне подозреваемых.
— Уж очень ловко сработано. Казалось, все они у нас в кулаке. Оставалось добраться до щербиновской квартиры. И в один миг как топором рубанули: концы в воду — и не за что ухватиться.
— А Жихарь? — подсказал Тарас Степанович.
Ласточкин отмахнулся:
— До Белоярова руки не дошли. Работали с осназовцами. Про себя — молчу. А вот он, — показал на Аверьяна, — пятый день женат, а родную еще в глаза не видел. В коммуну не ходили, здесь ночевали.
Ярош вскипел:
— Но мы же договаривались! Жихаря следовало взять до обыска у Тесляренко! А теперь явимся на пустое место. Вы это понимаете?
Ласточкин понимал.
— Нельзя сразу сесть на два стула, если они в разных городах.
— Осназовцы — никуда бы ни делись! А Жихарь — союзник Тесляренко.
— Не Жихарь передал яд арестованному, а кто-то из нас, или из осназовцев. Здесь искали! — резко ответил Иван Спиридонович.
— Искали! А что толку?
— Неизвестно, какой был бы толк, если бы занимались Жихарем.
— Да теперь-то уж, думаю, никакого не будет: вторые сутки на исходе, как мы перетряхнули все в доме Тесляренко. Надо было исправлять положение.
— Возьмем Жихаря и Серого, который каким-то образом связан с Вольским; по крайней мере, вместе ходили за контрабандой.
Иван Спиридонович собрал у себя всех, кто должен был принимать участие в предстоящей операции.
— Вы, Тарас Степанович, берете с Коганом Жихаря, мы с Сурмачом — Серого.
Разработали подробный план, уточнили все детали. Дотошно начальник окротдела вникал во все мелочи, требовал от каждого скрупулезного знания своих обязанностей.
Коган откровенно радовался предстоящему хлопотному делу:
— Хоть встряхнусь немножко, а то закоржавеешь, плесенью покроешься, копаясь в бумажках, и слопают тебя мыши, приняв за какую-то старую подшивку.
Добрались до Белояровской милиции.
Матвей Кириллович оказался на месте. Он только что вернулся с происшествия: в селе Гусаковке ловко воровали скот, особенно лошадей.
— Думаю, кто-то из своих.
Сурмач объяснил ему цель приезда. Опытный милиционер предложил послать вначале Цветаева разведать обстановку.
— Петькино войско на Николая Жихаря имеет свои виды и следит за каждым его шагом.
Вскоре появился Петька с двумя ведрами воды. Дядя Вася, как и обычно, помог ему втащить их в Дежурку.
Увидев Сурмача, Петька с обидой сказал:
— Ушился твой Жихарь! Вот!
— Как это «ушился»? — вырвалось у Аверьяна.
— А просто. Четыре дня тому они с Серым пригнали подводу. Затянули в нее два здоровенных ящика, притрусили соломой и укатили. Им помогал нищий с толкучки, тот, с бородавкой на носу. Прозрел, гад. Мотался — будь здоров. А лошадей нахлестывали, словно за ними волки гнались.