«Не тот, не тот работник! Но кто же тогда? Кто?»
Поднял Аверьян стопку, направился к Григорию Титовичу:
— Если бы скотина ревела голодная в стаенке, я бы еще понял, почему надо сбегать от праздничной чарки. А ваши буренки довольны всем и молчат. А не выпить в таком случае — грех. Хоть мне врач и запретил…
Аверьян встретился с Григорием Титовичем взглядом. В маленьких серых глазах остывающего свинца — ужас. Не смеет отвернуться, смотрит на гостя, не мигая. Потянулся было дрожащей рукой к стопке, которую Аверьян ему предлагал. Но вдруг ударил по ней, оттолкнул Сурмача и бросился к дверям. Аверьян в два прыжка настиг его, ткнул кулаком в шею. Дядька, с разгону ударившись о дверь, рухнул на колени, едва перевалив через порог. Сурмач моментально заломил беглецу за спину правую руку, сделал это так резко, что тот, достав лбом пол, застонал от острой боли в ключице.
Подоспел Борис. Дядьку скрутили.
— Кто такой? — спросил Аверьян у хозяина хаты, кивнув на связанного, у которого из рассеченного лба сочилась кровь.
Старик стоял сумрачный, недобрый.
— Работник. Был тут до него один… Довелось выгнать. Но хозяйство требует здоровых рук. А у нас — сами видите.
Он показал на беременную Екатерину, на свою рыхлую, седую жену.
— Документы у него какие-то есть? — спросил Борис.
Хозяин пожал плечами.
— Какие-то, наверное, есть… Я особенно не выспрашивал. Пришел, говорит: «Мне посоветовали к вам обратиться, вам нужен помощник». Где они, твои документы, Григорий?
Тот лишь злобно выругался:
— Чтоб ты подавился теми документами!
Аверьян решил узнать у Ольги, кто же это такой, но спросить в присутствии ее родственников не решился. Пошел на хитрость.
— По-моему, я его где-то видел… А где — не припомню.
— Да ты ж был у него в хате. И пришел к Галине с его женой теткой Фросей.
— Серый! — воскликнул Аверьян.
Коган выразительно присвистнул:
— Григорий Титович, рад с вами познакомиться. Мы в самом деле приходили к вам в гости. Дважды. Но, к сожалению, дома не застали. И это как-то нехорошо с вашей стороны. Пригласили па чарку, а сами — в бега. И вот свиделись наконец-то!
Григорий Серый! Вот уж он вспомнит, кто прислал ему записку и предупредил: «Штоль попался. Печать немедленно перепрячьте. Доктор был в ГПУ».
Нет, не случайно оказался в доме Семена Воротынца бывший подчиненный хорунжего.
— Схожу в сельсовет за подводой, — решил Сурмач. — А ты подожди здесь, — сказал он Борису.
Заголосила, запричитала хозяйка.
— Мы приняли вас, как родных…
— Мама, перестань! Разве они понимают, — довольно властно потребовала Екатерина.
«Мама? — удивился Сурмач. — И после того, как невестка прижила ребеночка от работника, которого выгнали!»
Старуха послушалась невестку, притихла.
«Нет, ребенок у Екатерины не от работника! А от законного мужа, от Семена Воротынца! Как заботится о наследнике старик, не дает сесть пылинке на невестку!»
Старик, действительно, взял Екатерину под руку, усадил на стул, — у псе, видимо, начались колики. Закусила губу, скорчилась. На лбу у нее и на губах появились темные пятна.
Ольга кинулась было к сестре:
— Ой, Катя!
Но та оттолкнула ее:
— Сестру на чекиста променяла! Чтоб ты захлебнулась в собственной крови!
Опешила Ольга. В глазах слезы. Не знает, как вести себя. Ведь она же к сестре всей душой, от чистого сердца.
Шагая на край бесконечного села, Аверьян поминал злым словом тех, кто загнал в такую даль сельсовет.
Но сельсовета на прежнем месте не оказалось. Осиротел двор. На двери — замок. Заглянул Сурмач в окно: пусто. Зашел в соседнюю хату. Там сказали:
— Перебралась наша сельская власть. От станции по ту сторону ищи, добрый человек. Вчера перед вечером и перебрались.
Ругнул себя Аверьян за нерасторопность и подался назад.
Над резным крыльцом, на высоком фундаменте дома реяло кумачовое полотнище: «Здесь Советская власть Щербиновки».
Сурмач увидел Пришлого. По-прежнему в красноармейской шинели. Вместе с долговязым Иваном Дыбуном он прибивал к степе большой портрет Владимира Ильича.
В сельсовете толпятся люди, вернее, каждый занят делом: прихорашивают комнату.
— Кто тут председатель? — спросил Сурмач.
— Ну, я, — подошел Пришлый, передав молоток Дыбуну.
Он сразу узнал Сурмача, обрадовался встрече. Отобрал у Дыбуна стул, на котором тот стоял, подал его Аверьяну.
— Садись! Как видишь, с твоей легкой руки — командую. Утвердил Совет.
Каким Фомой неверующим был Алексей Пришлый в прошлый раз! А теперь совсем иной человек. Да и вокруг него все какие-то живые, энергичные. Хозяйничают на новоселье.
— Есть дело.
— Зайдем в комнату, там нет никого, — согласился Алексей Пришлый.
Когда они остались с глазу на глаз, Аверьян объяснил:
— Нужна подвода. Мы тут взяли старого Воротынца и еще одного, заезжего, да двух женщин. Их, пожалуй, отправим поездом. Необходимо сделать обыск у Воротынца. Поможешь, председатель? Надо, чтобы при том деле был законный представитель Советской власти.
Пришлый крикнул, приоткрыв дверь в соседнюю комнату:
— Иван!
Явился Дыбун. «Хоть раз в жизни он был бритым!» — невольно подумал Сурмач. Но ему приятно было видеть этого бывшего усенковца, который помог чекистам в Журавинке.
— Вот добрый знакомый, — кивнул председатель сельсовета на Сурмача, — приглашает на рождество к старому Воротынцу!
— А чего б не заглянуть на чарочку к Григорию Ефимовичу! — осклабился Дыбун, обнажая большие, сильные зубы. И не без удовольствия добавил: — Дед кабанчика заколол. Хороший был кабанчик, уже и на ноги не вставал. Только хрюкал. Пудов на восемь—десять. Наделала Воротыниха кровянок — колбаса с кровью и с гречкой. А я люблю эту кровянку до смерти.
— Семена Воротынца последнее время встречать не приходилось? — поинтересовался Аверьян.
— Нет, — покачал головой Дыбун. — В Щербиновку ему путь заказан.
— Заказан, говоришь? А вот невестка старого Воротынца рожать скоро будет.
— Слыхал про такое. Но говорят, дед за этот грех работника выгнал.
Аверьян еще больше утвердился в своем мнении: наведывается Семен Григорьевич домой.
Начался обыск. Процедура малоприятная и для хозяев, и для обыскивающих. Надо заглянуть в каждую щелочку, ничего не пропустить. Сдвигались со своего места кровати и сундуки, кадушки в погребе и кормушки в коровнике. Дыбун даже опустился на веревке в колодец. Осмотрел стены, выстукал их.
«Ничегошеньки! По всему, Семен Григорьевич свое хранил не в доме отца».
«Может, и к лучшему», — невольно подумал Аверьян, которому не хотелось бы припутывать к делам бывшего хорунжего его благообразного отца, пухлую, страдающую одышкой мать и Ольгину сестру Екатерину. «Ну, чего они все должны страдать из-за одного барбоса? В окротделе допросят и, если ни к чему не причастны, вскорости отпустят».
Он не сказал себе: «И будет такой исход радостью Ольге». Но где-то в глубине души ото чувство в нем жило.
Аверьян посоветовал женщинам одеться потеплее.
Ольга рьяно запротестовала:
— Как же Катя поедет?.. Она не может!
На мгновение в душе Аверьяна родилась жалость к женщине, которая готовилась стать матерью. Но тут же решил, что жалость к Екатерине совсем не деловая, видит он в любушке Семена Воротынца родную сестру своей жены.
— В Турчиновке есть больница, — решил он.
Пока Аверьян с Алексеем Пришлым одевали со всеми предосторожностями старого Воротынца, Пилип Дыбун все присматривался к печке. Он даже заглянул в широкую духовку (духовка пришла в эту хату явно из города.). Ничего подозрительного. Но Дыбун усомнился:
— Почему холодная? Печка теплая, а эта штука словно бы на улице стояла.
Он потянул духовку к себе. Она легко подалась.
Под духовкой оказался ход в подполье. Дыбун снял с себя ватник. Зажег керосиновую лампу.