Ващенков замолчал, затягиваясь папиросой.
- О детях много рассказывают. Больше половины всех историй связано с детьми. Коротков, кажется, побаивается своего сына... Эх, дети!.. - Ващенков помолчал, обронил: - У меня дочка умерла. Сейчас бы училась в десятом классе.
- Я тоже сына потерял... Под Великими Луками убили, в сорок третьем, - сообщил я.
- Вот как. А мне почему-то казалось, что вы, Анатолий Матвеевич, благополучно прошли по жизни.
- Жизнь-то была довольно долгой, всякое случалось... А впрочем, если мне удастся сделать то, что сейчас задумал, перед смертью буду доволен своей жизнью.
- А если не удастся? - спросил Ващенков.
- Не удастся, значит, была только подготовка, а настоящего, главного, для чего жил, не случилось. Обидно.
- Даже так? - удивился Ващенков. - Сорок лет работы, и все они - только подготовка.
- Я, видать, не из тех, кому суждено свершить на веку многое. Есть писатели одной книги, есть поэты одной песни, есть ученые одного открытия.
- И сколько еще лет понадобится, чтоб кончить то, что задумали?
- Кончить? Нет, конца не будет. Начать, заставить поверить, что нужно, что без этого не обойтись, - а конца нет...
Ващенков опять замолчал. В домах за площадью потухли окна, смолкли песни на улицах, торжественный, сказочно завороженный раскинулся под луной наш неказистый, бревенчатый город. Возвышаясь над крышами, стояли в каменной дрёме колокольни старых церквей. И сейчас не заметны были дряхлость их куполов, облезлость стен - молоды и величавы, словно и не было тех разрушительных столетий, что прошумели над ними.
- Рассказывайте, Анатолий Матвеевич, - нарушил молчание Ващенков. - Вы же не просто пришли поболтать со мной, тоже принесли что-то.
- Только что видел Морщихина, - сказал я.
- Догадываюсь.
- Не хочу снимать его с работы...
Ващенков не пошевелился, сидел ссутулившись, опираясь локтями на колени.
Невольно приноравливая свой голос к ночной тишине, я начал рассказывать. Морщихин более двадцати лет трудился в школе, работал не хуже других, не упрекнешь - хорошо преподавал. Ни по моральным, ни по государственным законам не имеем права обездолить только за то, что он верующий. Если б его пребывание в школе грозило опасностью, я бы готов поступиться законами... Сейчас он не пропагандирует во славу божию - связаны руки, а снимем с работы - руки развяжутся, обиженный, с венцом мученичества на челе, он будет жить рядом со школой. Он не Серафима Колышкина, в пользу господа станет орудовать не одними изречениями из Ветхого завета, а теорией Лобачевского...
- Открытие, что он верующий, теперь ведь не останется секретом? - спросил Ващенков.
- Нет, конечно.
- Ученики тоже об этом будут знать?
- Рано или поздно узнают.
- А так как верующий учитель, - продолжал спокойно Ващенков, - явление редкостное, чрезвычайно любопытное, то те же ученики сперва исподволь, потом смелей начнут тормошить Морщихина: "Как вам представляется господь бог? Как вы понимаете мировой дух?" Будут спрашивать?
- Скорей всего - да, - согласился я.
- А Морщихин вынужден будет отвечать. Не станет же он кривить и в угоду нам отрекаться от своих убеждений. Хочет он того или нет, а станет чистой воды пропагандистом во славу религии.
Я задумался: все так, Морщихин скорей согласится бросить работу, чем покривить душой, отречься от веры. Все так, но... И я решительно заявил:
- Пусть ведет себя, как ему угодно.
- Пусть станет божьим агитатором в стенах школы? Что это значит?
- Это значит, Петр Петрович, что в нашу силу я верю больше, чем в силу Морщихина. Он будет говорить свое, мы - свое. Кто - кого. Разве плохо, если ученики не просто на слово, а в результате каких-то столкновений, подталкивающих на размышления, примут в конце концов наши, а не морщихинские взгляды на мир?
- А вдруг не наши, а чужие?
- Это вдруг исключено.
- Почему?
- Силы не равны. С одной стороны Морщихин, с другой - все учителя. А среди них есть и умные, и талантливые - не чета Морщихину. Не выдающаяся личность, а скромная посредственность выступает против коллектива. Разве можно сомневаться, что победим мы.
И снова Ващенков надолго замолчал, глядел в землю и думал.
- Хорошо, - сказал он наконец. - Предположим, что вы убедили меня. Но этого мало...
- Что же еще? Вы партийный руководитель района, вы сила, с которой считаются.