Выбрать главу

Тишина. За окном сквозь открытую форточку слышна взбалмошная весенняя возня воробьев. Коротков неподвижен.

- Вы слышали, Коротков?

- Слышу, - роняет он угрюмо.

- Во сколько часов?

- В семь.

- Не вздумайте опоздать хотя бы на минуту.

На педсоветы, случается, вызывают родителей, еще чаще на педсоветах обсуждают поведение того или иного ученика, обсуждают, но не вызывают. Предстать же перед педсоветом самолично - случай редчайший. Класс подавлен, а воробьи за форточкой беззаботно воюют.

Я не спешу уходить, пристально оглядываю лицо за лицом. И каждый, на ком останавливается мой взгляд, поспешно опускает глаза. Мое внимание задерживает лицо Тоси Лубковой. Она смущена, но не как все. В ее смущении что-то жалкое, растерянное, низко опущенная голова ушла в плечи, вид такой, что с радостью бы спряталась под парту. Что-то не так... Но что?.. И вдруг меня осеняет: она не защитила Евгения Ивановича, а должна была это сделать! Ей стыдно.

- Могу ли я, ребята, задать вам один вопрос? - В голосе моем уже нет начальственного металла, и класс зашевелился - поднялись головы, расправились плечи. - Если вам не захочется отвечать, не настаиваю. Скажите: нашелся ли среди вас кто-нибудь, который подал голос в защиту Евгения Ивановича?

Шумок, переглядывание, затем с задней парты хмуроватый бас Алексея Титова, веснушчатого, рассудительного паренька.

- А что тут скрывать, многие защищали.

- И ты, Титов?

- Ну и я... В больное-то место бить...

А у Тоси Лубковой краснеет даже лоб: многие защищали, она - нет, а давно ли негодовала на других, что несправедливы.

Саша Коротков продолжал стоять перед классом, не смея пошевелиться, не подымая глаз от полу.

- Евгений Иванович, - обратился я подчеркнуто вежливо, - с Коротковым решайте по вашему усмотрению: хотите - оставьте в классе, хотите - удалите его.

- Коротков, - проговорил Евгений Иванович, - садитесь на свое место.

- Анатолий Матвеевич, - Саша дернулся в мою сторону, - разрешите мне не присутствовать на уроке...

- Не я веду урок, а Евгений Иванович. Он требует, чтоб вы сели на свое место, Коротков!

Тяжело-тяжело, с усилием он двинулся, вяло побрел к парте.

Я в последний раз окинул класс - голова Тоси Лубковой по-прежнему низко склонена.

24

Учителя собирались на педсовет, шумно двигали стульями, перекидывались случайными словами, косились на Морщихина, сидящего на своем месте за столом.

Морщихин вдруг встал, решительно подошел ко мне.

- Анатолий Матвеевич... - Глаза, по обыкновению, скользят мимо моего лица. - Может, мне лучше не присутствовать сегодня на этом совете?

- Почему?

- Вам всем будет свободнее говорить обо мне.

- Говорить за вашей спиной?

- Вы надеетесь меня перевоспитать?

- Нет. Нам нужно, чтоб вы знали, что мы о вас думаем.

- Приблизительно знаю.

- Вы считаете себя правым?

- Да, Анатолий Матвеевич, считаю.

- Тогда чего ж вы боитесь?

Евгений Иванович отошел, приблизилась Анна Игнатьевна.

- Анатолий Матвеевич, - многозначительный кивок на дверь, - там Коротков... Уверяет, что вы приказали ему присутствовать на педсовете.

- Приказал. Пусть войдет и садится.

- Но, Анатолий Матвеевич... Мы же сейчас будем обсуждать вопрос о Морщихине!

- Совершенно верно.

- Ученик станет слушать, как критикуют учителя!

- Для этого и позвал его. Пусть знает, насколько сложно наше отношение к Морщихину.

- Но поймет ли?..

- А вы еще считаете его ребенком? Через три месяца этот ребенок закончит школу и станет самостоятельным человеком. Пора ему уже разбираться в сложных вопросах.

Анна Игнатьевна ввела Сашу Короткова, усадила за длинный конец стола. Взлохмаченная Сашина шевелюра поднялась между лоснящейся лысиной учителя черчения и рисования Вячеслава Андреевича и седым пробором Агнии Львовны, преподавательницы немецкого языка. Парень в явной тревоге, хотя и напустил вид, что ему все трын-трава.

Я поднялся со своего места, оглядел учителей. Мой штаб, мои маршалы... Среди них - Евгений Иванович Морщихин, нынче он уже не сотоварищ по делу, а противник. Не по себе этому противнику, не верит в свои силы, переполнен страхом и сомнениями, не хотел бы он с нами войны. Десять лет прятался, теперь прятаться нельзя.

- Разрешите начать, товарищи...