Ни костей, ни крови, ни крошечных глаз, выскочивших из расколотого черепа, ни крошечной печени, ни извивающихся кишок, вывалившихся из ануса, ни текстуры мокрого меха, трущегося о ее язык, ни привкуса меди...
Она сглотнула.
Она недостаточно прожевала.
Ее горло привыкло к тому, что пища проникает в него так, что рвотный рефлекс почти исчез, но ничто не могло подготовить его к пучку маленьких грустных сломанных конечностей и лопнувших мышц, которые еще не совсем умерли и слабо касались ее пищевода, сползая в горячую темноту.
В течение нескольких секунд, которым, казалось, не будет конца, сознание Лили балансировало на грани.
На каждом дюйме пути вниз она чувствовала это.
Дергается.
В ее животе.
Блоп!
В желудочную кислоту рядом с растворяющимся шариком хлеба и дерьма.
***********
Лили вернулась к реальности, словно услышав эхо после взрыва или почувствовав, как возвращается чувствительность в конечность, которая слишком долго была сведена судорогой. Странное покалывание булавок и иголок, когда кровь приливает обратно. Наступило онемение, а затем мир вполз обратно.
Она только что съела живого хомяка.
И, судя по всему, она была не единственной.
Бьорн по умственному развитию был как ребенок, но он не был лишен инстинкта выживания.
Он впихнул двоих себе в рот и всхлипывал, даже когда жевал их с набитым ртом, превращая в визжащую мульчу.
Азиат изменил тактику – он держал по одному хомяку в каждой руке и милосердно откусывал им головы, а затем вгрызался в их мягкие животы.
Только один...
Одного было уже недостаточно.
А миска была почти наполовину пуста. Теперь в ней ползало около дюжины серых, коричневых и рыжих маленьких пушистых существ, которых покупают в качестве первого питомца. Чтобы кормить семечками и смотреть, как они бегают в колесе...
У Лили был хомяк, пока одна из папиных собак не сбила клетку с комода и не съела ее.
Она забыла об этом. Ее хомячка звали Ириска. У собаки не было имени, так как отец использовал их для боев, а не как домашних животных.
Ученик наблюдал за ней, его глаза за маской сверкали, а бритва, зажатая в одном кулаке, торчала из изгиба его сложенных рук.
Мозг Лили сообщил ей несколько простых фактов на доступном языке, а затем задал вопрос....
Правила были таковы: кто съест меньше всех, тот проиграл.
Когда миска опустеет, это конец. Если ты не съешь больше, тебе перережут горло.
Так что.
Сделай это.
Ты. Хочешь. УМЕРЕТЬ?
Ее ответом было взять по хомяку в каждую руку и затолкать каждого головой вперед между скрежещущими зубами.
Они больше не были невинными существами, умирающими от боли и ужаса, только еда, только очередное испытание.
Из их мордочек вырывались мозги, попадая на ее язык.
Она откинула голову назад, сглотнула и сказала себе, что ест сырые яйца – осколки черепа были скорлупой, мозги – желтками; она держала маленькие безголовые тела по одному над разинутым ртом и раздавливала их, выдавливая мясистые внутренности. Крошечные органы, сердца, легкие и почки, похожие на печеные бобы, проваливались в пищеварительную систему, прежде чем она запихивала пустые, хрустящие костями мешки с мышцами и мехом в рот, дважды пережевывала и глотала.
Умение быстро набивать и глотать было жизненно важной частью победы в тех соревнованиях на скоростное поедание пищи, которые имели ограничение по времени.
Она могла бы практически проглотить лошадь.
Она рыгнула, а затем потянулась за другой парой испуганных грызунов.
Азиат уже был на очереди. Бьорн боролся, запихивая их в рот задницей вперед, а передние концы бешено пытались выбраться, их крошечные коготки рвали его губы.
Он пытался просунуть их внутрь пальцами, но обезумевшие от боли зверьки продолжали кусать его.
Лили поймала еще одного хомяка. Когда в миске их стало меньше, схватить одного стало сложнее.
В порыве вдохновения она разбила его череп о край стола и почувствовала, как хрустнул позвоночник.
Его маленькая голова покачивалась вперед-назад на сломанной шее – он был мертв.
Она перекусила его пополам, ее зубы пронзили ребра – ощущение было одновременно мягким и хрустящим, как будто откусываешь от сэндвича с беконом, мясо которого готовилось слишком долго и стало хрустящим.
Ей в рот хлынули кишки... НЕТ! Консервированные спагетти!
Она позволила своему воображению увести ее, позволила своему разуму обмануть ее живот. Мягкие перепонки, наполненные мясной массой, были равиоли, а хрустящие кусочки, смешанные с ними, были лапшой быстрого приготовления, которая была недоварена, а эта мохнатая кожица была просто кожицей от персиков...
Лили отключилась и очнулась только тогда, когда ее рука схватила пустоту.
Чаша была пуста.
Ошеломленная, она не понимала, почему мужчина с большими губами трясет бородой... пока Ученик не провел бритвой по огромному горлу Бьорна и не сделал ему большое красное ожерелье.
Норвежец умирал медленно. Лезвие не смогло глубоко вонзиться в жир, на котором, казалось, покоилась его голова, как на подушке, и уж точно не настолько глубоко, чтобы перерезать артерию. Кровь стекала перьевыми веерами по его сиськам, стекала по обеим сторонам огромного живота. Он задыхался и булькал, а его руки похлопывали вокруг пореза, как будто могли остановить поток.
Хуже всего было то, что он смотрел на Лили умоляющими и одновременно полными ужасного понимания глазами.
Помогите мне. Пожалуйста.
Мне страшно.
Я вижу тьму.
- Бьорн Янсон отправляется на свой вечный суд. - Сказал Ученик Искариота, когда жизнь начала угасать в глазах мужчины-ребенка. - Теперь он идет готовить место для меня... Настало время последнего этапа!
На этот раз вошел только один из Четырех.
Это был тот, на маске которого было написано слово "СЛАВА". В руках у него был ящик с инструментами.
Это был дешевый черный пластмассовый ящик, в котором хранились те немногочисленные мелочи, которые были у любого домохозяина для выполнения мелких работ по дому. Обычно он хранился на верхушке холодильника или был засунут за сапоги-веллингтоны в шкафу под лестницей. Но даже несмотря на это, Ученик поднял пустую миску со стола и с каким-то благоговением поставил ящик на место.
Лили все еще была очарована Бьорном. Она смотрела в его глаза, когда он умирал.
Она видела, как тайна жизни угасает, как пламя, которое уже никогда не разгорится вновь.
После того, как СЛАВА поставил ящик с инструментами, он или она быстро подошел к Ученику и прошептал ему что-то на ухо.
- Правда? - Спросил он. - Опять? Ради всего...
Он повернулся к одной из камер и провел пальцем по горлу: режь!
Затем он снова повернулся к оставшейся в живых паре.
- Приношу свои извинения, небольшая техническая неполадка, которую я должен устранить, просто поболтайте между собой, и мы вернемся к действию через две секунды!
Сказав это, он повернулся и вышел из комнаты. СЛАВА последовал за ним.