Однажды к нам случайно заглянул дядюшка Лю. Я говорю «случайно», потому что он нечасто к нам заходил. Дядюшка был очень богат, и хотя в сердце своем не делал никаких различий между бедняками и богачами, но из-за его богатства ему весь день не было покоя – некогда было навещать приятелей-бедняков.
Он вошел и сразу увидел меня.
– Сколько лет ребенку? В школу ходит? – спросил он у матери.
Голос у него был такой звучный (выпив, он часто мастерски изображал, «как рычит Золотой Леопард» в исполнении Юй Чжэньтина[7]), одежда такая яркая и красивая, ухоженное лицо такое белое, а глаза такие сверкающие, что я сразу почувствовал себя сильно провинившимся. Наша маленькая комнатка, качающийся столик, табуретки и простой земляной кан[8] тоже, казалось, задрожали от звуков его голоса. Когда мать всё объяснила дядюшке Лю, он тут же объявил:
– Завтра утром я приду и отведу его в школу. Об оплате и книжках ты, уважаемая сестра, не беспокойся!
Сердце мое подпрыгнуло высоко-высоко: ну никак не думал я, что с учебой всё так легко получится!
На другой день я, словно бездомный щенок, бежал в школу вслед за этим богачом. Школа была реформированная, когда-то в ней помещалась частная классическая гимназия, и располагалась она примерно на расстоянии одного ли[9] от нашего дома, в даосском монастыре. Небольшой монастырь так и полнился разными запахами: войдешь в главные Горные врата – и тут же чувствуешь, как сильно тянет дымом, сразу за ним – чем-то сладковатым (там была мастерская, где варили засахаренные фрукты и делали кусковой сахар), а дальше воняет уборной и еще непонятно чем. Школа была в основном помещении монастыря. По бокам главного зала в маленьких комнатках жили даосские монахи и их домочадцы[10]. В большом зале было очень темно и холодно. Фигуры божеств замотаны желтой тканью, на алтарном столе – ритуальная табличка с именем Святого Куна[11]. Ученики сидели лицом на запад – человек тридцать, наверное, или больше. На западной стене висела черная доска, оставшаяся еще от гимназии. Фамилия учителя была Ли, он был средних лет, очень суровый на вид и с очень любящим сердцем. Дядюшка Лю и учитель Ли сначала громко ругались, потом заставили меня поклониться Святому и учителю. Учитель дал мне учебник географии с рифмованными пояснениями и томик «Троесловия»[12]. Так я стал учеником.
После того, как я начал учиться, я часто бывал у дядюшки Лю. Дом у него имел два больших двора, на них несколько десятков построек, все с отдельными выходами. Позади дворов еще был довольно большой сад. Все эти дома, и слева и справа, и впереди и сзади, были его – если выстроить их в одну линию, то получилась бы, наверное, целая улица. Еще ему принадлежали несколько магазинов. Каждый раз, когда я приходил, дядюшка Лю звал меня обедать или угощал такими вкусными штуками, каких я раньше и не видел. Он совершенно не был холоден или сдержан со мной из-за того, что я из бедных, и не кичился тем, что он богач, важный господин.
Когда я из этой частной школы перешел в государственную, дядюшка Лю продолжал мне помогать. К этому времени от его богатств у него не осталось и половины. Он был широким человеком, умел только тратить деньги и не умел их считать. Люди этим пользовались, а он радостно им это позволял; его обманывали, а он отвечал на это улыбкой. Часть его имущества была продана, другую часть обманом растащили. Он не обращал на это внимания, и смех его был по-прежнему громким и звучным.
К тому времени, как я закончил среднюю школу, он уже совершенно обнищал, ничего из имущества у него не осталось, только тот сад позади дома. Впрочем, если бы тогда он очень захотел заняться наведением порядка и розыском своих богатств, то была бы у него еще возможность обеспечить себя хотя бы едой и одеждой, потому что очень многое из его имущества было просто отобрано у него обманом. Однако он не хотел звать юристов. Бедность и богатство были для его сердца совершенно одинаковы. Если бы, скажем, в это время он перестал тратить деньги направо и налево, то мог бы сохранить по крайней мере тот сад и недвижимость за городом. Но он любил делать добрые дела. О себе дядюшка Лю не думал. Как раз в это время мы с ним сошлись очень тесно. Он строил школу для детей из бедных семей, бесплатную столовую, занимался прочей благотворительностью. Когда он раздавал зерно – я шел помогать составлять списки и следить за выдачей. В душе я хорошо понимал: раздавать зерно и деньги – это только продлевать горькую и трудную жизнь бедняков, и этого недостаточно, чтобы уберечь их от смерти. Но когда я видел, как дядюшка Лю радуется, как он искренне всё это делает, я уже не хотел с ним ни о чем спорить, только старался помочь, чем мог. Даже если бы я и спорил, то не переубедил бы его. Чувства сплошь и рядом побеждают рассудок.
8
Кан – традиционная печь в китайском жилище, частью которой является специальная лежанка, служившая местом для игр, приема пищи и сна.
10
Не во всех даосских школах монахам было запрещено обзаводиться семьей, а после образования Нового Китая некоторые монахи вынужденно воссоединялись с родственниками.
12
«Троесловие» – сборник стихотворных изречений, состоящих из трех иероглифов. Для любого китайского ребенка это первая книга, помогающая освоить первую тысячу иероглифов. С «Троесловия» начиналось обучение в школе, его учили наизусть. Русские исследователи называли эту книгу «краткой детской энциклопедией» и сравнивали с букварем.