Юз Алешковский – замечательный русский поэт, прозаик, романист, эссеист, философ, автор гениальных афоризмов. Список можно продолжать, но он все равно не сможет в достаточной степени выразить значение того вклада в русскую литературу, который внесло творчество Алешковского.
Юз Алешковский – очень серьезное явление русской культуры. Ему удалось необычайно развить и обогатить традиционный для русской литературы жанр сказа (в этом жанре писали Лесков, отчасти Зощенко), причем он сделал это абсолютно нетрадиционными средствами. Главный герой произведений Алешковского – русский язык, живой, неподцензурный, нецензурный. Продолжая музыкальную тему, так гениально использованную Бродским при анализе творчества Алешковского, можно утверждать, что он обладает абсолютным слухом по отношению к божественной НОРМЕ человеческого бытия. Это его идеал, за который он стоит насмерть и отклонение от которого он чувствует, как фальшивую ноту. А главное оружие его – смех. Он сумел «на молекулярном уровне» разобраться в механизмах вечной борьбы добра и зла в определенный исторический момент и, перефразировав ленинские слова, – в одной «отдельно взятой за жопу стране». Вот уж про кого, так это про Юза Алешковского можно с уверенностью сказать словами Пушкина, что «в наш жестокий век восславил он СВОБОДУ».
Изначально, от Бога, обладая феноменальной внутренней свободой, Алешковский всем своим творчеством, а в долгий «дописьменный период» – своими устными импровизациями, ОСВОБОЖДАЛ сознание своих слушателей, а затем и читателей. В мрачные и достаточно позорные годы советского режима его песни считались народными, а его неприличная проза тянула на вполне приличный срок. Лишь после падения Режима его творчество стало доступно «широким слоям» соотечественников, и тут он испытал на себе буквально девятый вал всенародного признания на исторической родине.
Щедрый дар Алешковского заслуживает глубокой благодарности его современников. Одной из лучших форм ее выражения оказалась Пушкинская премия, присужденная ему в 2001 году, хотя и на этот раз не российским, а немецким культурным сообществом, точнее, Фондом Топфера. Это, оказывается, очень трудный жанр – воздаяние. Во-первых, мешает стойкий стереотип – усвоенное-таки знание, что за самые высокие заслуги перед человечеством полагаются крестные муки, а не славословие, почести и денежные премии. А во-вторых, у нас ведь как принято: о живых – или ничего, или плохо. Исключительная редкость – признание или хотя бы признательность за совершенные подвиги при жизни. Слава Богу, настоящий юбилей предоставляет нам такой случай. Во-первых, еще живы те, хоть и, увы, далеко не все, кто вкушал плоды его деяний еще давным-давно, во-вторых – вот он сам!
Еще одним отягощающим мою задачу обстоятельством является наша с Юзом неприлично давняя дружба, моя того же возраста пламенная к нему любовь и благодарность за просвещение, за счастье общения, за моральную, интеллектуальную и даже материальную поддержку, находившую не без помощи студентов и преподавателей Уэслианского университета контрабандистские тропы на протяжении всей нашей географической разлуки.
Божий Дар – штука вневременная, чего никак нельзя сказать о способе его реализации. Конечно, в первую очередь на пути воплощения дара стоит личность, характер того, кому этот дар достался. Я говорю именно о даре, а не способностях. Способности всегда только помогают. Дар, напротив, может и погубить, принять, так сказать, «поперечное положение» и не суметь родиться. Он может очень долго скрываться во чреве, сроки тут неопределенны, и лишь кое-какие косвенные признаки выдают его наличие. Короче, надо суметь родить свой дар, надо найти в себе смелость вступить в нашу действительность с этой драгоценной обузой на руках. Вот что пишет сам Юз о таланте: «Талант, Сергей Иванович, не хрен собачий. В нем на семьдесят пять процентов опасности, на двадцать четыре процента – суровой ответственности и на один лишь процентишко – захватывающего удовольствия…»
В комплекте с даром для его реализации необходимо иметь большое мужество и даже некоторую дозу авантюризма. А уж исторический момент поможет определить истинные возможности и даже жанровые особенности его существования. Исторический момент – всегда соавтор. Когда он особенно крут, роль его непомерно возрастает. В массовом сознании бытует представление, будто существует два основных типа литературных судеб. Одни идут чередой, друг за другом, по некой главной дороге, как это бывает отражено в школьной программе, имитирующей якобы хронологический принцип познания. В советское время это, разумеется, означало, что, начиная с анонимного автора «Слова о полку Игореве» писатели готовили Великую октябрьскую социалистическую революцию, постепенно открывая для себя и для публики все новые и новые основания для ее свершения. Получилось такое многотомное уголовное дело на человечество, которое, с одной стороны, безобразно погрязло, а с другой – почему-то все-таки достойно светлого будущего. Так вот, по этой столбовой, согласно школьной программе, дороге якобы бодро шествовали наши классики, начиная с невнятного и скорее все же притянутого за уши к эволюционно-революционному процессу Фонвизина, который, как водится, изобразил, а также Державина, который, с одной стороны, воспел, а с другой – благословил, и потом уж, после бедной Лизы, которая утопилась, еще совершенно не осознав расстановки сил на арене классовой борьбы, – сразу взошло Солнце наше, Александр Сергеевич, и, как говорит наш юбиляр, – понеслась. Лермонтов начал как раз с того, что поставил Пушкина в позицию борца с режимом, и пошло-поехало. Свиные рожи российской действительности полезли во все прорехи общественного сознания. Блоковская «аметистовая вьюга революции» завыла, как сирена, Бытие разоблачали по всем статьям уголовного кодекса. При вскрытии язв российской действительности образовалось немало перлов. И вот ими-то как бы и усыпана столбовая дорога литпроцесса. Между тем, конечно, это представление, отчасти по слабости ума, отчасти умышленно, навязывалось общественному сознанию нашими пылкими русскими и раболепствующими режиму советскими критиками и литературоведами. На самом деле, естественно, каждый великий и даже просто настоящий писатель – явление уникальное, неповторимое и абсолютно неожиданное, чтобы не сказать авангардное. Именно такие писатели задним числом выстраиваются вдоль воображаемой столбовой дороги Духовного и Исторического процесса. Тем не менее всегда попадались, а после революции их поголовье резко возросло на обильно удобренной почве, такие авторы, которые не умели найти себе легального места в создавшейся обстановке на большой дороге истории, те, например, кто в советское время не сумел продолжить традицию борьбы со свиными рожами путем воспевания нового строя или почти как ни в чем не бывало писать повести и рассказы или создавать истории о любви, «как у Ивана Тургенева», не в состоянии оказались принимать советскую действительность за нормальный фон для нормальной жизни.