– Это ведь человеческие слезы? Я угадал? Учитывая логику теперешних размышлений. Смотри, даже в тарелку пару капель упало. Вот потеха!
– В точку, Женя, в самую точку. Ты большая умница и становишься умнее отца. Не зря ты так похож на меня. Вот только глаза у тебя всё же мамины – ласковые, мутновато-зеленые и всевидящие. И нос какой-то странный – такой корявенький, но гордо вздернутый вверх. Как в том фильме… Как же он там назывался? Ладно-ладно, я совсем заболтался, так что не обращай внимания. Как думаешь, что мы возьмем теперь?
– Остались только серые грибы. Больше ничего нет. Но какая же это интересная и забавная игра! Вот только не надо было ту мерзкую тварь добавлять, – указываю я брезгливо на рыжую шерстку нашей незваной гостьи.
– Хорошо-хорошо. Это в прошлом. Я рад, что тебе нравится. Мой отец говорил, что игра сделала из грязного полуголого дикаря – интеллигентного человека в смокинге. Что, не смешно? Ну, и ладно. Итак, грибы у нас – это, конечно же, ложные иллюзии. Иллюзии о любви, о жизни и смерти, о радости и горе. Только они способны так сильно обмануть всё человечество. Только они способны подвигнуть на жуткое преступление. Нам с тобой нельзя никому доверять теперь, понимаешь?
– Да, потому что ты постоянно пьешь водку, а мы живем как в хлеву, и меня могут забрать у тебя. И мамы больше нет. И работы больше нет. И школы больше нет. Ничего больше нет. Только этот салат. Только «Хаос».
Мы зажигаем свечи, смешиваем всё, что приготовили и принимаемся за еду. Я ем с большим аппетитом и жду, пока он соизволит ответить.
– Да. Но ты неправ в одном, мой милый сыночек. Мама твоя еще с нами. Ведь она не умерла на самом деле, а только спряталась понарошку в своем синеньком гробике на кладбище, чтобы ее не нашли те «плохие люди», о которых я тебе говорил. Соня просила меня об очень важной вещи. Нам с тобой нужно выкопать ее и спасти. Понимаешь к чему всё это?
Я вытаращил на него глаза. Ложка с салатом остановилась у рта и задрожала. Что за чушь он несет? Или…
– Но разве так бывает? Разве могла она выживать там целый месяц? Под землей?
– Ты кушай-кушай и не отвлекайся. Конечно, могла. Соня же сильная женщина, разве не помнишь, какой она была раньше? Ты ведь тоже видел те сексуальные бедра, ту упругую грудь, и тот маленький, такой скользкий язычок. Ведь у нас не было отдельной комнаты для тебя! О, как же я скучаю по ее телу одинокими ночами! Ты знал, что человек становится скромным заложником своих порочных желаний еще с раннего детства? Примерно с шести лет. Ты вот уже большой грешник, сынок, и от этого никуда не деться. Правда, говорить об этом пока не стоит. Сумасшедший здесь только я. Или я чего-то не знаю?
Улыбаюсь и киваю головой. Я хорошо помнил ее. Мама, я вижу тебя четко и ясно: стройная, но невысокая красавица, рыжеволосая, с огромными зелеными глазами и маленькой родинкой на шее. Сонечка любила носить синие штаны и белую блузку. Но мне почему-то не верилось, что она жива, особенно после воспоминаний о тошнотворном запахе, который окутывал ту глубокую нору скорбным саваном.
– Теперь слушай дальше, Женя. Кладбище это охраняется моим старым другом. Он такой же дряхлый алкоголик, как я, и мне не составит большого труда быстренько напоить его завтра. В крайнем случае, я его чем-то ударю, и дело с концом. Мы пойдем туда ночью и возьмем лопаты. Потом найдем ту самую могилу, выкопаем нашу любимую женщину и заберем домой. А через пару дней заживем как раньше – счастливой, бедной и сплоченной семьей. И все у нас будет хорошо.
– Но, пап… Это как-то… как-то неправильно. Я никогда не слышал, чтобы другие люди этим занимались. Может она соврала тебе о том, что жива? Как ты с ней связался вообще? Мы же ее зарыли! Больше месяца прошло! Она сгнила уже!
– Заткнись! Не сгнила. Я положил в гроб воду, бутерброды и кассетный плеер. И она никогда мне не врала. Как ты можешь так думать вообще? Разве мать тебе не говорила: « – Чти отца своего! Чти отца своего! Он все знает и укажет тебе правильный путь»? Так что же теперь, ослушаться меня хочешь? Хочешь опорочить светлую память о ней? Вот твой путь – он рядом со мной и ведет к ней под землю. Усёк?
– Усёк-усёк. Не хочу я тебя ослушиваться. Просто… А вдруг нас поймают, и тебя снова посадят в тюрьму, а меня опять заберут в тот ужасный приют с больными детьми, и там мне придется в очередной раз вскрывать себе вены, чтобы избежать побоев? Что будет тогда?
– Заткнись, я тебе говорю! Не думай об этом. Мы с тобой большие оптимисты, правда? Сделаем это. И точка.
– Хорошо, пап. Ты всегда прав. Извини. Мама часто говорила, что сомневаться – это ступать по кратчайшей дорожке в черную бездну ада, и мне стыдно, что я стушевался сейчас.