– Ладно. Я не злюсь на тебя. Мне все же нужна твоя помощь, правильно? Иди-ка отсюда и готовься, а я пока поем немного. Помолись об успехе.
Следующей ночью
Я сижу на неудобной горбатой могиле и всматриваюсь вон в ту даль – туда, где мерцает маленький огонек. То неуклюжая, полузаброшенная хижина здешнего охранника, и сейчас они сидят там рядышком, наверняка сильно пьяные, и разговаривают о смерти. О чем еще можно говорить в таком месте?
Стоит глубокая, осенняя ночь без ветра, осадков и какой-либо морали. Я оборачиваюсь и смотрю на мамин портрет в круглой рамочке. Какая же она красивая! Но почему губы шевелятся? Что происходит? Становится страшно холодно. Ее глаза злобно моргают, а волосы как будто развеваются на призрачном ветру.
– Ты не хочешь, чтобы мы вытаскивали тебя из-под земли, да? Тебе там уютно, да? Нашла себе друзей, да? Молчишь-молчишь. Я-то хорошо понимаю тебя, мама, но вот он ничего не понимает. Он сошел с ума, кажется. Он убил кого-то за пару яиц и репчатый лук. А теперь вот мы здесь, и я не знаю, что мне делать. «Чти отца своего». Вот к чему привел твой «дельный и глубокомысленный» совет об уважении к чудовищу с человеческим лицом. Сейчас мы вытащим тебя, и я даже не представляю, что он будет делать с тобой дальше. Знаешь, вы сломали мне детство. Как бы сильно я вас не любил, но наша странная семья – это средоточие боли и лжи. Так говорится в той толстой книге о семейном уюте. Ты не читала «Психологию для чайников»? Зря, там есть хорошие абзацы.
Где-то недалеко от меня резко вскрикивает ворона, перелетающая с надгробия на надгробие, и я вздрагиваю от священного ужаса, в котором смешаны все мои представления о загробном мире. Тот, кто читал страшные сказки в одиночестве, прекрасно поймет меня и пожалеет.
– Это ты мне отвечаешь, мама? Наверное, ты. Но пожалуйста, не пугай меня так больше, а то я описаюсь, а здесь и так холодно. Тебе еще холоднее, я ведь знаю. Прости меня за то, что мы сделаем сейчас. Я ведь не виноват. Ты сама говорила о маниакальном уважении к нему. Да уж. Да уж. Но между подобным уважением к отцу и кошмарной паникой перед безумцем есть большая разница, и кровное родство вряд ли сможет развязать нашу маленькую дилемму. Видишь, как хорошо, что я много читаю, ведь теперь я могу поддерживать с тобой подобный учёный разговор. Мама…
Но тут слышатся шаги, и я быстро замолкаю. Он идет тяжелой, нетвердой походкой незадачливого осквернителя могил – постоянно спотыкается о надгробия и громко матерится при этом. В руках у него две лопаты и надпитая бутылка водки. Тележку мы притащили сюда заранее.
– За работу, Женя, – приказывает он, бросая мне тяжелый инструмент.
– Может, передумаешь? Это же страшное кощунство.
– Кощунство – это оставлять ее там живой. Заткнись-ка. Чти своего отца. Вот, возьми и отхлебни немного. Хорошо. А теперь копай. Мы и так потратили много времени. Этот ублюдок не хотел вырубаться и мне пришлось ударить его по голове.
– Ты снова кого-то убил?
– Одним больше, одним – меньше. Он был весь седой от такой работы, и я только избавил его от будущего инфаркта. Как можно охранять такое место? И зачем?
– Но есть же вот такие люди, как мы. От безумцев и охраняют.
Он кивает и улыбается. Мы копаем, и луна грустно смотрит на наши сгорбленные силуэты. Красавица ведь хорошо знает, что стала невольной соучастницей этого жуткого преступления. Будь ее воля, она убила бы нас за то, что мы делаем, но до нас не достать волшебной рукой. Звезды скорбят вместе с ней и падают с небес светлыми каскадами. Совсем нетемно, и мы зря притащили фонари.
А вот и громкий удар об крышку гроба. Наконец-то. Отец смеется и задиристо потирает руки.
– Это она. Сейчас, Соня. Сейчас, милая. Мы тебя быстренько вытащим оттуда. Заждалась нас, да? Ну, ничего-ничего.
Он использует ломик и молоток. Бух! Бух! Бух! В этой тишине, среди спящих мертвецов, страшные удары молотка об дерево, кажутся громкими выстрелами из помпового ружья. Весь в холодном поту, дрожа от этих звуков, я вылезаю из глубокой ямы и подкатываю к ней плоскую тележку. Меня мутит от того страшного запаха, что доноситься из могилы, но «бороться с собственной никчемной физиологией – это признак нравственного развития умного ребенка». Так говорила мама о мастурбации в одиннадцать лет. Теперь я применяю ее совет при совсем других обстоятельствах. Ирония судьбы, что тут скажешь.
– Да помоги же мне, Женя. Она ведь тяжелая. Ее раздуло всю. Черт, погоди, здесь что-то отвалилось. Подай-ка мне фонарь. А, это куски кожи. Ничего-ничего. Я пришью потом. Тащи-ка ее наверх. Я буду помогать отсюда.