Разум мутило.
— Всё нормально, — ответил Иттан, коснувшись губами пульсирующей венки на виске.
Затопленный город кончался, и спереди, в проходе, брезжил рассветный, алый точно налитый кровью, свет. И свобода была так близка, что уже обжигала нёбо морозной свежестью.
— А куда это вы собрались? — голосом гадким и писклявым, словно плевком, ударило в спины. — Тая, где обещанный золотой?
Девушка, зарычав диким зверенышем, выругалась и развернулась на пятках к говорящему.
— Рыжий, я за твоей монетой и иду! Обещала, значит в лепешку разобьюсь, но найду. Дождись меня, ладно?
Парень был неприятен и верток, взгляд колюч. Медноволосый, щербатый, и прищур настороженный, как у всякой бродячей собаки.
— Ага, щас, — отрезал он. — Или монету гони, или я иду к Кейблу.
— Иди, — разрешил Иттан, пока Тая судорожно придумывала ответ.
Вскоре они будут в полной безопасности. А Кейблу давно пора отдать долги: за сломанные кости, за разбитое лицо, за измученную худышку-Таю. Иттан непременно пообщается с ним по душам, потому пусть парень бежит ябедничать. Пусть Кейбл ищет.
Но глупый парень выудил из голенища драного сапога ножичек и, поигрывая тем, двинулся на них, безоружных и измятых.
— С удовольствием уйду, но возьму нашу малышку в заложницы. А ты, парнишка, тащи деньги.
Разумеется, Тае не угрожала опасность. Разумеется, Иттан отбил бы нападение. Но та тьма, что давно предъявила права на его разум, ощерилась. Никто не смел угрожать завесе. Бездна взвыла под ногами, и мощь её налила глаза кровью.
Рыжий парень, сбитый с ног вихрем, скованный по рукам и ногам, отлетел к каменой стене. Расширившиеся глаза удивленно смотрели на Иттана. Губы шевелились мольбой о пощаде. Но тьма требовала мести. Обездвиженное тело взмыло в воздух и закружилось. Капли крови с разбитой головы разлетались в стороны.
Тая вскрикнула, зажала рот руками.
— Зачем ты… прекрати!
— Я умею и не такое! — говорил кто-то, но не Иттан. Он слышал свой голос, хриплый, с металлическими нотками, идущий из глубин, рвущий грудь и ломающий ребра.
Тая всмотрелась ему в лицо и увидела нечто, что заставило её отшатнуться. Но тотчас она одумалась и отвесила пощечину. Хлесткую, громкую. Шлепок взорвал неестественную тишину подземелья, и тьма потребовала наказать наглую девчонку.
Нет!
Вдох и выдох. Тело Рыжего рухнуло лицом в землю. Его спина ходила ходуном. Парень всхлипывал и потирал рану на затылке.
— Что это было? — Кажется, Тая и сама знала ответ. — Тебе плохо?
— Завеса пытается меня сломать, но у неё ничего не выйдет. Обещаю. Не бойся. — Иттан прижал девушку к груди. — В верхнем городе я обязательно найду способ излечить себя.
— А он?.. — Она почти направилась помогать стонущему парню, но передумала.
— Выживет, — успокоил Иттан.
Рыжий по стеночке семенил подальше от опасной парочки.
… Мать рыдала в три ручья и обнимала «родную кровиночку» не меньше получаса. После в объятия его заключила тетушка (вряд ли от переизбытка эмоций, скорее — чтобы порыдать за компанию). Обслуга столпилась на лестнице и перешептывалась, всхлипывала, качала головами.
Таю заметили гораздо позже.
— Тая, моя невеста, — строго представил девушку Иттан и ожидал взрыва недовольства или непонимания.
Но матушка, ополоумевшая от потери единственного наследника и его же чудесного воскрешения, прижала Таю к груди и погладила по встрепанным волосам.
— Добро пожаловать домой, деточка!
… Отец, одетый в домашний халат с поясом, расшитым золотыми нитями, утопал в кресле. Пальцы стискивали чашку кофе. Поседевшие в болезнь волосы были зачесаны назад, оголяя высокий лоб. Ноздри гневно раздувались.
— Допустим, твою выходку я спустил, — проскрежетал он, обращаясь к Иттану, сидящему напротив. В его кружке дымилось парное молоко (как же он соскучился по его сладости!) — Но ты притащил с собой какую-то оборванку и требуешь представить её в качестве будущей жены? Графини? Никто прежде не оскорблял род Берков наплевательским отношением к традициям. Но ты как всегда стал первым…
Иттан отхлебнул молока, и то скатилось по горлу, спуталось с тьмой в грудине и ненадолго заглушило жажду боли.
— Отец, напомню о нашей договоренности. Жизнь твоя взамен на жизнь нашу, — тихо, с расстановкой парировал Иттан.
— О девице речи не было!
— О Тае, — напомнил он и блаженно улыбнулся.
Матушка увела её мыться и расчесываться, пообещав воротить если не принцессу, то фрейлину королевского двора. Тая тушевалась, забивалась в угол, но когда её схватили под локоток мать с сестрицей, вяло побрела следом. Взгляд её молил о пощаде.
— Знать не желаю её имени! — Отец стукнул чашкой по подлокотнику кресла. Кофе выплескался на обивку и потек по ножке прямиком к медвежьей шкуре, что устилала пол под ногами старшего графа и младшего.
— А придется, — отбрил Иттан, сделав последний глоток. — Мы поженимся, отец. Смирись. Или… — он выдержал паузу, — ты хочешь воротиться в постель?
По щелчку пальцев — раньше этим жестом он вызывал безобидного «светлячка» — отголоски былой муки напомнили о себе, и Берк-старший старчески охнул. И, когда всё утихло, глянул на сына по-особенному: не со страхом, но уже с уважением, которое сын не мог заслужить ничем и никогда.
— Я приму эту… — но, подумав, уточнил: — Таю в семью. О вашей помолвке оповестят в завтрашних же газетах.
— Незачем так спешить. Дай нам немного времени привыкнуть к жизни верхнего города.
… Глазастое существо, душистое, нежное, восседающее за обеденным столом вместе с родительницей и тетушкой Иттана, было незнакомо, но симпатично. Вьющиеся мокрые волосы, расчесанные и уложенные по плечам, отдаленно напоминали спутанные Таины. Брови были выщипаны по последней моде. Щеки полыхали румянцем. Её нарядили в кремовое платье, приталенное, с узким вырезом. Существо комкало салфетку и сосредоточенно изучало количество вилок. На звук шагов оно вскинуло голову.
— Иттан! — радостная сверх меры девушка (видимо, решила, что отец линчует непутевого сына) почти кинулась к нему, но матушка положила на острое плечико ладонь.
— Он подойдет сам, — вымолвила с легкой усмешкой. — Ты выбрал очень симпатичную, но невоспитанную невесту. Буду обучать её манерам. Деточка, возьми дальнюю вилку и дальний нож.
Тая зарделась до кончиков волос, покраснел даже носик пуговкой. Она и раньше казалась сущим ребенком, а теперь напоминала фарфоровую куклу. Но разве бывают у кукол недетские морщинки на лбу и в уголках губ?
Иттан сел по правый локоть от неё. Перехватил миниатюрную ладошку. Сжал пальчики.
— Спасибо, матушка, за то, что приняла нас! — Он отсалютовал бокалом, полным белого вина.
Тая бессловесно закивала. Маменька по-свойски подмигнула, а тетушка Рита промокнула платочком сухие глаза.
… Изучать Таю, такую привычную и знакомую, но позабытую за время разлуки, было непривычно и до боли мучительно. Вот бы скорее стянуть с неё неудобное платье, вцепиться зубами в чулки и стащить их. Но нельзя. Нужно вспомнить. Дать привыкнуть рукам и сердцу. И подавать тьму, которая туманила взор.
Пальцы пробежались по позвоночнику как по струне. Надавили на чувствительную точку на пояснице, и Тая выгнулась как кошка. Выдохнула.
— Какое глупое платье, — пробурчала она, оттягивая ворот. — И тяжеленое! Я в нем похожа на дурочку. Можно я буду ходить в штанах?
Иттан засмеялся.
— Мне очень нравится и твое глупое платье, и вся ты.
Тая засмущалась и, находя своими губами его, заключила: