Дома он разобрал покупки. Пфефферкорн старался не смотреть на сумку под столом, из которой будто исходило сияние украденной рукописи. Чтобы заглушить угрызения совести, Пфефферкорн спрятал сумку в глубь гардероба.
Цветочный сайт предлагал сопроводить букет карточкой, только ни одна не подошла. Куцые «Утрата», «Благодарность», «Любовь», «Извинение» не охватывали всю сложность обстоятельств. В конце концов Пфефферкорн выбрал «Просто так».
21
— Они чудесные, Артур. Спасибо. Поставила возле кровати.
— Прекрасно, — сказал он.
— Я так рада, что ты остался.
— Я тоже.
— Но… ты ни о чем не жалеешь, нет?.. Не надо, — сказала она, будто услышав утвердительный ответ. — Если уж из всего этого извлечь урок, то лишь один: жизнь бесценна. Ведь завтра можем выйти из дома и попасть под автобус.
— Было бы жутким невезением.
— Вот-вот. Я к тому, что мы уже не так молоды, чтобы мешкать. Билл всегда говорил: будь счастлива сейчас. Вот чего я хочу.
— Само собой.
— Тебя тоже касается, Артур.
— Я счастлив, — сказал он.
— Тогда будь счастливее.
— Во всем хороша умеренность, — сказал он.
— Ты смешной. Когда увидимся?
— Приезжай в любое время, — сказал Пфефферкорн и тотчас об этом пожалел. В его квартиру не пригласишь никакую женщину, не говоря уж о Карлотте. — Рядом есть неплохой отель.
— Ничего себе! Отель? И потом, я терпеть не могу самолеты, они так сушат. Нет, лучше вот что: при первой возможности ты приедешь. И не спорь, пожалуйста.
— Э-э…
— Знаю, дорога длинная.
— У меня работа, — сказал он.
— Подумаешь!
Пфефферкорна разозлило ее нежелание понять, что большинство людей не могут манкировать службой.
— Все не так просто, — сказал он.
— А что такого?
— Знаешь, сколько стоит билет в оба конца?
Карлотта расхохоталась:
— Так в этом все дело? Дурачок! Я оплачу дорогу.
Пфефферкорн силился заглушить стыд и злость, порожденные четким отзвуком давнего разговора с Биллом.
— Исключено, — сказал он.
— Пожалуйста, Артур, к чему эта гордость.
Повисло долгое молчание.
— Я сказала что-то не то?
— Нет.
— Ты обиделся.
— Все нормально.
— Прости.
— Все в порядке, Карлотта.
— Ты же понимаешь, что я хотела сказать.
— Понимаю.
— Я хочу счастья. Для нас обоих. Больше ничего.
Вновь молчание.
— Позвони, когда сможешь, — сказала она.
— Хорошо.
— И пожалуйста, не сердись.
— Я не сержусь.
— Ладно. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
— Еще раз спасибо за цветы.
— Не за что.
— Они вправду чудесные.
— Я рад.
Пфефферкорн подумал, что надо было выбрать букет подороже.
22
Многолетний опыт позволил Пфефферкорну создать точную классификацию студентов-сочинителей. Тип первый: нервная хрупкая девица, чьи произведения, по сути, публичные дневники. Обычные темы — пробуждение сексуальности, нарушение диеты, душераздирающие отношения и самоубийство. Тип второй: идеолог, кому литература служит трибуной. Недавно он вернулся из стран третьего мира, где весь семестр рыл колодцы или наблюдал за жульническими выборами, и теперь полон решимости дать голос безгласным. Третий тип, поборник жанра, подразделялся на подтипы: научно-фантастический хоббит, нуарист и так далее. И наконец, литературный честолюбец — саркастический, начитанный и склонный к цитированию сухарь, чье наигранное снисходительное спокойствие временами (но весьма зрелищно) вдребезги разлеталось от взрыва затаенной вульгарности. Некогда и Пфефферкорн являл собой этот тип.
Как правило, к трем последним типам относились особи мужского пола, однако неодолимое численное превосходство первого типа способствовало тому, что на курсе Пфефферкорна преобладали дамы.
Разумеется, существовал и пятый тип, столь редкий, что не имел собственной категории, но естественно обессмысливал всю классификацию: настоящий писатель. За все годы Пфефферкорн лишь трижды столкнулся с его представителями. Один издал два романа и подался в юристы. Другой разбогател на телесценариях. В маленьком колледже на Среднем Западе третья преподавала литературное творчество. Пару раз в год Пфефферкорн обменивался с ней письмами. Связь с двумя другими была утеряна.
Кадровые педагоги любили повторять, что смысл их жизни в подобных редких птицах, но Пфефферкорн считал это непростительным чванством. Результаты обучения основной массы студентов, стада посредственностей, были весьма сомнительны. Талант не нуждается в школе. Учителя любят одаренных учеников, потому что на их фоне сами выглядят хорошо, не прилагая к тому никаких усилий.