— Слава богу, ты приехал.
Карлотта де Валле высвободилась от спутника и порывисто обняла Пфефферкорна. Взмокшая шея его зачесалась под рукавом ее шерстяного жакета.
— Артур… — Карлотта отстранилась, вглядываясь в его лицо. — Милый Артур…
Она ничуть не изменилась и была столь же потрясающе эффектна и своеобразно красива: высокий лоб без единой морщинки, римский нос. Он-то и ограничил ее актерскую карьеру парой пилотных проектов и случайной рекламой. После тридцати Карлотта не работала вообще. Да и зачем? Она была женой всемирно известного писателя. Четырехдюймовые каблуки и шляпа придавали ей еще большую импозантность: при росте в пять футов десять дюймов она была выше Пфефферкорна, но под стать покойному мужу. Пфефферкорн старался не глазеть на ее шляпу. Изделие производило неизгладимое впечатление: в форме перевернутого усеченного конуса, как головной убор Нефертити, оно было украшено пуговицами, бантами и кружевом.
Карлотта нахмурилась:
— Думала, ты скажешь пару слов.
— Я знать не знал, — ответил Пфефферкорн.
— Разве ты не получил мое сообщение? Утром отправила.
— Я был в самолете.
— Я рассчитывала, ты получишь, когда приземлишься.
— Ты говорила с моим автоответчиком.
— Господи, Артур. Неужели еще не обзавелся мобильником?
— Нет.
Карлотта неподдельно опешила.
— Ладно. Все к лучшему. Церемония и так затянулась.
Спутник ее шумно переминался, намекая, что пора бы его представить. В данной ситуации это выглядело назойливостью.
— Артур, это Люсьен Сейвори, агент Билла. Артур Пфефферкорн, наш старинный любимейший друг.
— Польщен, — сказал Сейвори, глубокий старик с непомерно большой головой. На иссохшем туловище голова смотрелась нелепо. Сквозь жидкие темные волосы, зачесанные назад, просвечивал череп.
— Артур тоже писатель.
— Вот как.
Пфефферкорн неопределенно махнул рукой.
— Миссис де Валле, мы почти готовы, — сказал молодой человек с рацией.
— Да, конечно.
Под руку с Пфефферкорном Карлотта направилась к могиле.
11
На погребении Пфефферкорн стоял рядом с Карлоттой. Он чувствовал на себе взгляды гостей, гадавших, кто он такой. Скрываясь от праздного любопытства, Пфефферкорн мысленно вернулся в прошлое. С Биллом они вместе учились с седьмого класса, но подружились только в работе над школьной газетой, выяснив, что друг друга уравновешивают. Флегматичный крепыш-поляк и тощий непоседа-еврей вскоре стали неразлучны. Пфефферкорн окрестил друга «казаком». Билл звал Пфефферкорна его иудейским именем — Янкель. Пфефферкорн подбирал Биллу книги для чтения. Билл поддерживал его грандиозные мечты. Пфефферкорн правил сочинения Билла. Билл подвозил его домой, когда допоздна задерживались с макетом. В выпускном классе Пфефферкорна назначили главным редактором. Билл стал коммерческим директором.
Родители Билла вполне могли осилить частный колледж, но друзья условились вместе поступать в государственный университет. Оба вращались в богемных кругах, притягивавших Пфефферкорна. В те бунтарские времена студенческий литературный журнал был эпицентром контркультуры. Пфефферкорн опять вырос до главного редактора. Билл заправлял рекламой.
На тусовке Пфефферкорн встретил высокую девушку с римским носом. Она специализировалась в хореографии. Девушка читала кое-какие его публикации, ее впечатлило богатство его словаря. Пфефферкорн соврал, что интересуется танцем. Он мгновенно втюрился, но ему хватило ума не выказать своих чувств, что оказалось дальновидным решением: познакомившись с Биллом, девушка тотчас в него влюбилась.
Закончив учебу, они втроем сняли квартиру в полуподвале. Чтобы сводить концы с концами, Пфефферкорн устроился на почту. По вечерам они с Биллом сражались в кункен или скрэббл, а Карлотта готовила блинчики или китайское жаркое. Вместе слушали пластинки, иногда покуривали дурь. А потом Пфефферкорн садился за работу и колотил по клавишам машинки, заглушая вздохи и стоны влюбленной пары.
Он помнил, как Билл впервые проявил собственные литературные амбиции. Прежде Пфефферкорну казалось, что роли в их дружбе распределены, и потому он с некоторой тревогой открыл рассказ, написанный Биллом «от нечего делать». Сочинение могло оказаться отменным, что породило бы зависть, либо бездарным, что разожгло бы конфликт. К счастью, творение вышло средним, и Пфефферкорну полегчало: можно было искренне похвалить удачные места рассказа и при этом сохранить собственное превосходство. Он даже предложил отредактировать текст, Билл восторженно согласился. Пфефферкорн расценил это как признание его литературного господства и готовность принять всякий перл мудрости, какой он соблаговолит обронить.