Корсак энергично манипулировал рычагами, голый мотор то начинал бешено вращаться, то внезапно сбавлял обороты. Перед глазами мелькали деревья, дома, заборы. Рядом со мной с суровой покорностью сидели на корточках, держась за борта, ребята Корсака. Одни были одеты небрежно и по-славянски, другие, вероятно отборные кадры, обряжены в черную кожу, что как-то не очень соответствовало славянским традициям.
– Вы знаете языки? – крикнул Корсак.
– Слабо.
– Жаль, нам нужен пресс-секретарь.
– Президент уже обещал мне пост министра.
– Дегенерат. Мы его пошлем на перевоспитание. Благо будет куда.
Корсак отпустил руль, чтобы проделать характерное движение локтями, предваряющее процедуру приглаживания волос на висках. Машина резко накренилась влево, нас в кузове качнуло вправо.
– Держитесь, сейчас будем на месте.
Корсак еще несколько раз оторвал от руля руку, приветствуя топающих по обочине славян, и неожиданно свернул на вымощенную клинкером боковую дорогу. Над нами сомкнулись кроны статных тополей, обсыпанные микроскопическими листочками.
Путь экипажу преградили массивные железные ворота. Корсак остановился, поставив переключатель скоростей на нейтраль. Из кустов вылез молодой человек в камуфляже без опознавательных знаков и с автоматом Калашникова.
Видно, узнав Корсака, он небрежно козырнул, поднеся руку к непокрытой голове, и стал отворять ворота. Машина въехала за ограду, и я остолбенел.
Мы были в пуще времен Пястов или Ягеллонов. Над головой с достоинством раскинули ветви величественные вековые деревья. Я увидел дубы, помнящие, вероятно, Тридцатилетнюю войну, клены эпохи шведских нашествий, почтенного возраста ясени с огромными черными дуплами; высохшие от старости ели горделиво покачивались под легким напором хозяйничающего в пуще ветра.
Внизу полно было бурелома, опутанного зелеными уже вьюнками, а заболоченную землю покрывала жутковатая мешанина кустов, высоких трап и трухлявых пней. Над деревьями со зловещим, как в старых сказках, криком кружили стаи грачей или галок. Перед нами трусил не слишком напуганный заяц; между стволами деревьев, мне показалось, я увидел лося. Нетрудно было себе представить, что из чащи на дорогу вот-вот вылезет настоящий медведь преклонных лет.
Рванув с места, Корсак покатил по узкой асфальтовой дорожке. Теперь мы ехали мимо урочищ, диких лугов, мрачных дубрав, перемежавшихся светлыми рощами. Казалось, конца не будет этому дремучему лесу в нескольких километрах от центра европейской столицы – не Парижа, конечно, но все же,– и я уже смирился с мыслью, что до места мы доберемся только к ночи, как вдруг бор расступился, и мы очутились на небольшой поляне посреди не то парка, не то ухоженного леса. Я увидел дворец в стиле барокко, на фасаде которого было растянуто громадное полотнище с надписью "Славянский Собор.
Бросок на Европу".
Корсак резко затормозил. Его ребята соскочили с дрезины, разминая затекшие ноги. Я остался в кузове, ожидая, что будет дальше. На поляне были расставлены столики с едой и выпивкой. Солнце добродушно пронизывало своими лучами бутылки с чистой «Выборовой», национальным напитком славян, обитающих в центре и на востоке Европы.
К Корсаку подошли несколько человек – видимо, верхушка. Поздоровались по всем правилам, по-свойски обнимаясь. И тут я с недоумением заметил около центрального столика двух офицеров бывшей советской армии. Они были в длинных шинелях со множеством золотых пуговиц, солнце играло на золотых погонах и золотой тесьме – позументах, украшавших околыши фуражек.
Казалось, русские завернули сюда по дороге: к бокам обоих были прислонены видавшие виды велосипеды, навьюченные котомками. Один был генерал высокого ранга; второй, помоложе, майор или подполковник, должно быть, сопровождал его в качестве адъютанта. Оба не выпускали из рук рулей своих велосипедов, поскольку к трапезе приступить пока никто не приглашал.
И вдруг я увидел нечто, повергшее меня в еще большее изумление. А именно: на террасе выстроенного в стиле барокко, а точнее, в смешанном стиле барокко и классицизма дворца появилась и неторопливо направилась к собравшемуся вокруг столов обществу какая-то дама. Можно было подумать, материализовался дух бывшей владелицы дворца, но то была Анаис в костюме маркизы XVIII пека. Ее высохшее лицо покрывал слой румян, присыпанных ярко-белой пудрой, на щеке чернело пятнышко – так называемая мушка.
Генерал оцепенел; ни от кого не укрылось, что появление таинственной дамы из давно минувшей эпохи произвело на него ошеломительное впечатление.
Корсак по привычке собрался было шугануть Анаис и даже, понизив голос, стал звать охрану, но, поскольку в славянском генерале явно взыграли чувства, предпочел не устраивать скандала.
Я осторожно приблизился к столикам. В эту минуту генерал нервным движением развязал котомку и, раскрыв ее, указал рукой внутрь.
– Тут у меня валюта,– по-русски сказал он, не сводя глаз с Анаис. – Везде валюта, – и похлопал ладонью по другим котомкам.
Затем стал сбивчиво объяснять польским друзьям, что перед уходом из Германии все распродал, даже загнал служебный танк, и потому возвращается на родину на велосипеде.
Среди гостей шныряли официанты. Одни в косоворотках и казацких шароварах, другие в шляпах с цветными ленточками и ловицких портах. Был там даже чех, правда, в обычном, не национальном костюме, видимо нанятый в последний момент.
– Я все продал, – откровенничал генерал, сверля взглядом Анаис.
– Подводную лодку, ракеты, даже водокачку.
Гости выпили по рюмке, стоявшие особняком группы перемешались, генерал с адъютантом ходили от стола к столу, волоча за собой велосипеды, чему, зная о содержимом генеральского багажа, не следовало удивляться.
Внезапно Корсак захлопал в ладоши, а когда воцарилась тишина, поднял стакан с прозрачной жидкостью и крикнул на всю древнюю пущу:
– За славянскую Европу!
Гости оживились. Все пили до дна и смачно целовались. Кто-то и мне протянул полную стопку.
– Пей, – услышал я хрипловатый и как будто знакомый голос.
– Не могу. У меня было сотрясение мозга.
– Не беда. От спиртного мозги мигом встанут на место. Пей, приятель, грех не выпить на дармовщинку.
И подтолкнул мою руку, а я послушно выпил. Потом долго не мог перевести дух и прийти в себя. Согнувшись, с вытаращенными глазами вертелся волчком, а кто-то незлобиво колотил меня по спине. Это, конечно же, был президент со своими придворными дамами.
– И вы тут? – выдавил я наконец.
– Плюрализм. Экуменизм, – изрек президент и старательно стряхнул капли с поросли вокруг рта.
Мимо нас прошел генерал, ведя за руль велосипед. Наклонившись к сопровождавшей его Анаис, он повторял страстным баритоном:
– Я вас люблю.
На краю поляны, стараясь не привлекать к себе внимания, прохаживались молодые люди с автоматами Калашникова, небрежно опущенными дулами вниз. За стволами столетних деревьев затаились не то собаки, не то волки. Ветер унялся, и из глубины бора доносился извечный птичий щебет.
– Я вас люблю, – твердил уже отдалившийся от нас генерал, не выпуская руля велосипеда. Анаис умиленно на него взирала.
Мне казалось, что поляна и дворец, который явно перестраивался после каждой из войн, прокатившихся по здешним краям, что этот дворец и поляна окружены горящими ясным пламенем кострами. Но вокруг пылали кусты форзиции, нашего предвестника капризной весны. Солнце, слегка разрумянившееся, уже цеплялось за голые кроны самых высоких деревьев.
К поляне один за другим подкатывали шикарные дорогие автомобили. Из них вылезали наши бизнесмены – почти все молодые и пузатые. Они вели своих дам, одетых с базарной элегантностью. В чаще ревел какой-то зверь, и я подумал, что, возможно, это раненый лось.