На островке засохшей травы сидел президент. Над ним склонялись три студентки, с которыми он недавно меня познакомил. Президент, понурив голову, тупо смотрел в землю.
– Что с вами, пан президент?
– Ослаб, – осовело сказал он.
– Перепил белорусского самогона,– сказала увечная студентка. – Говорила я, что это отрава?
– Времена такие, а у меня сил мало, – скулил президент.– Нас зальет потоп желтых, черных и этих, крашеных славян. Пить!
– Принесите воды! Быстро! – скомандовала калека.
Одна из студенток, самая высокая, невероятно грудастая и притом усатая, бросилась к столикам.
– Воды нет! – простонал президент. – Как это у Шекспира?
– Что у Шекспира?
– Да ничего. Потом вспомню. Европа погибает. Несчастная наша планета.
Бедный президент, но ведь и я бедный. Страшно высунуться из этой пущи на свет божий. И вдруг я увидел быстро идущую к дворцу Веру или Любу, но ее тут же заслонил высыпавший из автобуса народный оркестр. Я сделал несколько шагов и остановился в растерянности. А может, углубиться в эти дебри, и пускай меня сожрут дикие звери.
– Хотите в меня влюбиться?
Я обернулся. Передо мной стояла белокурая, по-мальчишески коротко стриженная женщина. Одета она была броско, в молодежном стиле. Черная юбчонка едва прикрывала пупок.
Женщина смотрела на меня вызывающе, но в ее улыбке чувствовалось ласковое тепло. А волосы были такие светлые, что казались залитыми лунным светом.
– Простите, это невозможно. Я уже влюблен.
– Жаль. А в кого?
– В одну молодую женщину. Я знаю о ней все, но не знаю, кто она.
– Удивительно.
Приятно было смотреть на эту девушку – пухленькую, аппетитную, словно только что вернувшуюся с дикого приморского пляжа.
– Я сам себе удивляюсь.
Небо еще не начало темнеть, но где-то у горизонта показался прозрачный призрак луны. На востоке ярко мерцала одинокая звезда. Всегда, когда я гляжу на первую яркую звезду, мне кажется, что к нашей усталой планете приближаются незваные гости. Я напрягаю зрение, вижу, что звезда как будто движется по изломанным геометрическим линиям, и уверенность, что это пришельцы издалека, крепнет, но в утренних газетах о них нет ни слова, страницы заполнены ежедневной политической абракадаброй, сумбурной смесью глупости, подлости и коварства.
– А я-то надеялась. Я на вас сразу глаз положила.
Смелый вырез пестрой блузки открывал красивую грудь. Казалось, от этой девушки веет запахом свежескошенного сена или отчего дома, полного засушенных трав и яблок, которые хранятся в «холодной комнате» до самой весны.
– Вы славянка?
– Нет, я литовка.
– Литовка? Что же вас сюда занесло?
– Я познакомилась с одним немцем, студентом. А он думал, здесь слет
Поляков, Желающих Стать Немцами.
– Экая незадача.
– Да уж. Но он тяпнул стаканчик и кое-как нашел с ними общий язык. Теперь лежит там, в кустах форзиции.
Послышался какой-то странный гул и постукиванье. Кто-то проверял микрофон.
Гости утихли, устремив взоры в сторону праславянского дуба, под которым стоял бывший комиссар полиции Корсак.
– Уважаемые дамы, уважаемые господа, а вернее, дорогие сестры и братья, – разнеслось по поляне из замаскированных громкоговорителей. – Начинаем аукцион исторических национальных реликвий. Вырученные средства пойдут на организацию великого броска на Европу.
Раздались аплодисменты. Народный оркестр исполнил короткий хейнал. А я с непонятным сожалением смотрел на юную литовку – таких, как она, когда-то называли сексапилками. Она заметила мой пристальный взгляд и ответила улыбкой.
– Прогуляемся вокруг дворца? – спросила.
– Обойдем дворец и полюбуемся на дремучий лес, похожий на литовские.
– У нас уже нет дремучих лесов. Но, может, вы хотите принять участие в аукционе?
– Нет. Я сюда тоже попал случайно. Знаете, меня обвиняют и убийстве молодой женщины, – почему-то сказал я. То ли чтобы похвастаться, то ли чтобы шокировать девушку.
Она посмотрела на меня, прищурившись. Чем темней становилось на поляне, тем светлее казались ее короткие, ореолом окружающие голову волосы.
– Э, не верю. Я готова перед кем угодно за вас поручиться.
Мы нерешительно направились в сторону дворца. Вдогонку понесся усиленный мегафоном голос, коротким гулким эхом отразившийся в раскинувшемся посреди города бору:
– Первый лот. Почечный камень короля Стефана Батория.
Я оглянулся и опять увидел Веру или Любу, привставшую на цыпочки за спинами участников аукциона. Я блуждаю среди призраков. Когда же наконец все выяснится и упорядочится.
– Жаль,– сказала девушка в золотистом жакете и пестрой блузке. – Я бы вас увезла в Литву. Знаете, я живу в волшебном месте, где поэтическая Вилия впадает в таинственный Неман. Там у слияния рек есть такой треугольник, в котором стоит небольшой, просторный красновато-золотой Старый Город, похожий на кукольный городок. В этом городе любил Адам Мицкевич. Бродил со своей возлюбленной по окрестным разлогам; в тамошних урочищах над быстринами еще и сейчас ощутима какая-то тревога и всплески энергии, возбуждавшие в них страсть.
Мысленно я назвал ее девушкой. Но она женщина, зрелая женщина, живущая в
Литве, отвоеванном у лесов краю, по которому гуляют штормовые ветры с умирающего Балтийского моря. С другой стороны дворца была большая терраса, посыпанная гравием площадка и длинная каменная балюстрада. Мы подошли к этой балюстраде. От нее круто спускался вниз поросший пробуждающейся к жизни травой откос, который упирался то ли в прудик, то ли в овальный бассейн с бездействующим фонтаном посередине. Оттуда в глубь леса, или бора, уходила, исчезая в подступающем сумраке, широкая просека.
И тут мы увидели, что вдоль пруда бежит Анаис в развевающихся юбках маркизы, а за ней гонится русский генерал, не выпуская из сильных рук руля велосипеда.
– Я вас люблю! – сдавленным голосом кричал он. И упорно втолковывал беглянке, что полюбил ее с первого взгляда. За генералом, тоже с велосипедом, трусил адъютант, полнотелый офицер, бледным своим лицом напоминающий Наполеона.
Анаис кинулась на просеку. Преследователи – за ней. Какая-то нежно обнявшаяся парочка направлялась к террасе, но, заметив нас, резко повернула и скрылась в кустах форзиции.
Из-за дворца донесся надрывный голос аукциониста:
– Лот номер пять. Бюстгальтер полковника Эмилии Плятер.
Мы сконфуженно переглянулись.
– Это ничего, – сказал я. – Славяне стремятся к великой цели.
– Завтра я уезжаю и Литву, – тихо сказала девушка.
– Не удалось похитить ляха.
– Не беда. Я еще вернусь. Берегитесь.
В этот момент громко, пронзительно запела какая-то птичка. И весь лес смолк, слушая ее.
– Это соловей? – спросил я.
– Возможно, первый соловей. К нам они прилетают позже, зато гостят дольше.
Желаю вам счастья в жизни.
– Взаимно. Вы хорошенькая, привлекательная девушка, найдете у себя дома какого-нибудь Будрыса. И лях не понадобится.
– Не увиливайте. Я сюда вернусь.
В сгущающемся сумраке ее черты расплывались, и в какие-то минуты мне казалось, что рядом со мной, опершись на балюстраду, стоит она, эта зараженная смертью молодая женщина. На небе появились новые звезды. С лесной просеки поднимался туман.
Литовка молча пошла к аллейке, я подумал, что надоел ей, но через минуту она неторопливо вернулась, вертя что-то в пальцах:
– Это вам. От меня. На память.
И протянула хрупкий цветок.
– Что это? – изумленно спросил я. – Перелеска? Уже зацвели перелески?
– Может, еще не зацвели. Но одну я для вас наколдовала. Перелеску из Литвы.
Я увидел, что по крутому откосу, цепляясь за редкие кустики, карабкается человек. Со свистом дыша, он тащил на спине что-то громоздкое и тяжелое.