— Да, — радостно кивнула она, — за этим самым столом. Только, конечно, не в этой квартире. Раньше мы жили в другом микрорайоне. Не слышал — Аптекарский переулок?
Про Аптекарский он не слышал.
— Ну как же, — огорчилась Люда, — там Комсомольский парк, молодой еще, деревья несколько лет назад посадили, за ним — Дёмкинские пруды. Наши ребята на плотах катались. Даже паруса натягивали, из простыней… Ты хоть в парке-то был?
— Заходил как-то, но прудов не видел.
— И двадцать девятую школу не знаешь?
Виталий пожал плечами.
— Десять лет в ней проучилась. Хорошая школа… — Люда умолкла, ее серые глаза смотрели на темное окно грустно, не мигая. Виталий снова было потянулся к ней — обнять, но Люда, все еще пребывая в прошлом, в воспоминаниях, с печалью сказала: — Как все недавно было и как все уже далеко. А были уроки, контрольные, сочинения, экзамены, столько волнений. Друзья были. У нас в классе отличные ребята учились.
О ребятах Виталию тем более неинтересно было слушать.
— А квартира у вас очень даже приличная. — Приоткрыв дверь, он выглянул в переднюю. — А там вторая комната?
— Да, — кивнула Люда. — Мамина. Сначала они вдвоем с бабушкой жили. А прошлой зимой бабушка умерла. Очень давно болела.
— А это, значит, твоя? Личная? — Виталий внимательно оглядел комнату. — Метров четырнадцать будет. Или поменьше?
— Не меньше. Ровно четырнадцать.
— Глаз — алмаз! — похвалил себя Виталий.
— Действительно, — согласилась она. — Почему ты не пошел в политехнический? Стал бы инженером-строителем.
— А для чего? — пожал он плечами.
— Дома строить.
— В домах, Людочка, жить надо.
— Но сначала кто-то должен их построить.
— Вот кто должен, тот и построит. Для меня главное — спорт.
— Но строить, по-моему, тоже интересно. Красивые дома, с хорошими квартирами, с большими и светлыми кухнями. В нашей прежней квартире кухонька была такая, что только двоим и повернуться. Жир со сковородки на обе стены брызгал.
— А здесь? — спросил Виталий.
— Сам увидишь. Чай будем пить сейчас.
— Значит, большая и светлая, — заключил Виталий. — А солнце светит утром, часов до двенадцати.
Люда с удивлением скосила на него глаза:
— Странно, все угадываешь.
— Абсолютно! Высоту, размер, вес. Вот, пожалуйста… — Виталий резко наклонился, выбросил вперед руки, и в ту же секунду Люда оказалась в воздухе. И ойкнуть не успела. В его крепких руках она вдруг ощутила себя беспомощной и маленькой. И еще захлестнули радость, волнение, и были они сильнее стыда. Рукой обняла его за шею и, кажется, первая, потянулась к его губам…
— Уф! Чуть не задохнулась! — ошалело рассмеялась она. — Совсем с ума сошел!
Виталий поправил узел галстука с искристыми блестками и возвел глаза к потолку.
— Итак, продолжаем эксперимент: за граммы не ручаюсь, а килограммы — пожалуйста: пару кеге сбросим на туфли, на кофту, на джинсы, на все прочее… Остается шестьдесят пять чистого, голенького веса.
Люда до ушей залилась стыдливым румянцем. «Что это я, — подумала испуганно, — совсем потеряла голову».
А Виталий не выглядел смущенным.
— Ну, — пытливо спросил он, — как мое обследование?
— Почти угадал, — сухо ответила она.
— А все-таки?
— На килограмм ошибся.
— Больше, меньше?
— Больше.
— Это без джинсов?
И вдруг словно форточку распахнуло прохладным ветром — стало неуютно и зябко. Тревожно подумалось: как еще мало знает его. И, перестав дышать, вся напрягшись, вероятно, и оттого, что понимала — не спросить уже не сможет, Люда проговорила, глядя куда-то в сторону:
— Виталий, я хотела бы узнать… Ты часто… Ну большая, в общем, у тебя практика таких обследований?
— Обиделась? — Виталий виновато улыбнулся и взял ее за руку. — Глупенькая, я же люблю тебя.
Рука его была теплая и большая. И ласковая. Ом уже гладил ее плечо, шею.
— Понимаешь, девочка, я люблю тебя.
Она кивнула:
— Да, ты уже неделю повторяешь это.
— И всю жизнь готов повторять. А ты, Людочка, этих слов, между прочим, еще не сказала.
— А разве можно их говорить «между прочим»?
— Хорошо подсекла! — засмеялся Виталий. — Правильно: не все яблоки созревают в одно время… Ладно, я подожду. Я терпеливый. — И он взял ее вторую руку.
— На вопрос ты так и не ответил, — напомнила Люда.
Он оставил ее руки, отошел к окну, взглянул на желтоватую россыпь огней улицы.
— Я не мальчик, Люда. Армию отслужил. На четвертом курсе института. Посчитай: сколько получается? В мае будет двадцать четыре. Как говорится, зрелый возраст. Если скажу, что никем до тебя не увлекался, — не поверишь. Честно признаюсь: было… А вот такого, чтобы мог сказать, как сейчас тебе говорю, что всю жизнь готов повторять о своей любви, такого небыло. Это честно. Веришь?