— Чего тебе? — подошла Зина.
Ситов развернул носовой платок и подал ей наполовину очищенную картофелину.
— Дарю, Зиночка. Твой скульптурный портрет.
Та повертела в руке картофелину, удивленно подняла бровки.
— И правда, похожа. Глядите, девочки, как вырезал! Нос, подбородок, волосы пучком.
— А это, — Ситов достал из кармана серебряную монету, — абсолютно честно заработанный рубль, за который я хотел бы вкусно поесть.
— И выпить, — весело добавила Зина.
— Женщины, что с вами? — ошарашенно спросил Ситов. — Отчего про меня такая худая слава? Не возражаю: грузчик столовой номер семнадцать Федор Ситов — чокнутый, блаженный, дурачок-мудрец, но чтоб пьяница, алкаш… Гнусный навет. Не отпираюсь: в прошлом было. А сейчас — если только после работы. И то не система. И в приемлемых дозах… Итак, Зиночка, покормишь трезвенника?
Ольга и Люда не хотели мешать Ситову — пусть себе любезничает с Зиночкой и обедает в свое удовольствие, но тот упросил их посидеть еще две минутки.
— За каждую минутку — по новости. Лады?
— Если стоящие новости — так и быть, — согласилась Ольга. А Люда и вообще не торопилась уходить — до начала работы времени еще оставалось. К тому же грузчик Ситов казался ей человеком интересным.
Первая «новость» заключалась в том, что Ситов объявил:
— Если бы не некоторые жизненные обстоятельства, о коих предпочитаю не распространяться, то я намертво влюбился бы в такую девушку, как Люда. Тем паче живешь ты, Люда, в одном районе с твоим покорным слугой. — И он приложил ладонь к груди. — А я живу на улице Лебедева, в доме, где помещается загс…
— Поехали дальше! — сказала Ольга и прихлопнула ладонью хлебный шарик. — У нее, Федечка, парень — ты ему в драные подметки не годишься. И нечего загсом ее соблазнять. Что еще?
— Не более четверти часа тому назад двое из членов бдительной комиссии проследовали в кабинет заведующей производством.
— Так… — Палец Ольги, занесенный над шариком, замер. — Дальше?
— Все, — сказал Ситов. — Правда, могу еще поделиться своим глубоким восхищением. Поделиться?
— Давай.
— Улыбка Маргариты Васильевны, встречавшей строгих гостей, была столь белозуба и ослепительна, что я в который раз про себя подумал: «Какое все-таки благо и удовольствие — пребывать под руководящим началом такой чудовищно прелестной женщины».
— Ой, Ситов, — покачала головой Ольга, — тумана напустил… Кончились новости?
— Вы, милые гражданочки, свободны, — сделал разрешающий жест рукой грузчик Ситов. — А вот и Зиночка несет первое…
После обеденного перерыва поступило распоряжение жарить пирожки с повидлом. Работа, с точки зрения уважающего себя кондитера, пустячная. Занятие для рук. Знай успевай лепи да в чан с кипящим маслом бросай.
Незадолго до окончания смены Ольга вытерла руки, осмотрела в шкафчике свою сумку и подошла к Люде.
— Там, — неопределенно кивнула она на дверь, — сметанки обещали плеснуть, а у моей сумки ручка на честном слове держится. Возьму твою. Не против?
Сказать, что она против, что это ей не нравится, Люда все же постеснялась. Сдержанно пожала плечами: бери, мол.
— Косметичку и щетку я выну? — спросила Ольга.
Люда опять пожала плечами.
Она и не заметила, когда вернулась Ольга, — как раз в ту минуту вынимала из чана последнюю партию пухлых, рыжих и будто сердитых шипящих пирожков.
Пока прибирали, масло сливали — и смене конец. Отработали! А завтра — выходной, воскресенье!
— Вместе пойдем, — сказала Ольга. — Что-то хочу тебя спросить.
Солнце стояло еще высоко, светило ярко, но погода, как видно, снова переломилась — ветер с реки дул холодный и острый. Ольга зябко передернулась, подняла воротничок замшевого, с поясом пальто и в своих узких, на высоком каблуке сапожках показалась Люде такой худенькой, слабой, несчастной, что она пожалела ее. Крутится, изворачивается, продукты потихоньку таскает, шитьем подрабатывает — и все ради обормота своего, пьянчужки, который полгода уже не работает и в ус себе не дует. Зачем все это ей? На одних нервах живет.
— Давай уж помогу, — покровительственно сказала Люда. — Понесу твою сметанку… О-о! Это плеснули, называется! Вот почему и недовесы.
Ольга через плечо хитровато покосилась на подружку.
— И хорошо.
— Что хорошо? — переспросила Люда.
— Что недовесы.