Что-то часто стала плакать. Нервы, что ли? Так в самом деле и до беды недалеко.
Люда встала, погляделась в зеркало, пошла умыться и, чтобы не думать о печальном, включила на громкость радио, помахала перед открытой форточкой руками, сделала десяток наклонов, потом, вспомнив Федю Ситова, зашагала на месте, поднимая коленки и глубоко «дыша озоном».
Татьяна Ивановна встала уже давно, хлопотала у плиты, стучала ножом на доске — готовила завтрак.
Настроение дочери ей пришлось по душе. «Слава богу, — подумала она, — успокоилась». И тут же вспомнила те счастливые, далекие дни, когда сама собиралась замуж. Ничего они тогда с Мишей не замечали, только друг на дружку смотрели да ходили, взявшись за руки. И сказал бы он ей: уедем на север, на юг, в Сибирь, даже и минутки бы не раздумывала — куда угодно!.. Может, такой-то любви и нет у Люды с Виталием, только опасаться этого не надо. Когда уж слишком-то большая любовь, и жить трудно. Вечный страх: «Как бы чего не случилось! Как бы не случилось…»
Но текли часы, время — к обеду (хотя обед и был готов, но Татьяна Ивановна не торопилась, решила подождать, когда придет Виталий), и от Людиного бодрого настроения мало что осталось. Татьяна Ивановна пробовала разговорить дочь — не получилось.
— Мама, — с сердцем сказала Люда, — ты ведь обещала во всем положиться на меня, не вмешиваться. Ну так не надо, не дави, я взрослый человек. Сама все буду решать. И…
Люда хотела добавить, что лучше бы на эти часы она вообще ушла и оставила свою дочку одну, но не сказала. Одной все-таки оставаться было страшновато.
Однако и без этих слов Татьяна Ивановна обиделась, закрылась на кухне. Ладно, пусть как хочет, потом чтобы только не корила: где же ты была раньше, мама, почему не подсказала…
А Люда ходила по комнате, присаживалась, снова ходила. И чего только не передумала! Жалела, конечно, что сорвалась, нагрубила матери, а вот о гаражах так и не поговорила с ней. Вспомнила Аню Денисову. Та в пятницу подошла — опрашивает: «Ну, комсомол, что делать будем?» Ее спрашивала, Люду! Да она еще трех месяцев не работает. А они-то по скольку лет! Получше нее знают и порядки свои, и беспорядки. И чего ее спрашивать! Станут говорить на собрании — тоже выступит. Обязательно! И у нее накипело. Так в наше время работать нельзя.
Много раз Люда принималась думать о кленовом листе. Даже и во сне приснилось. Как мог попасть в ящик? Кто положил? Что это значит? Или ничего не значит? Вдруг какой-то шутник бросил? Или пионеры. Может, это у них такой знак внимания или какая-нибудь шефская кампания по поднятию настроения у жителей микрорайона? Может, такие листья — в каждом ящике? Хоть у соседей бы опросить… Но так и не пошла, не спросила. Ну, а если кто-то все же специально положил? Кто? Виталий? Вчера не пришел, так решил кленовым листом отметиться? Нет, не похоже. Не тот почерк. Он бы скорее кусок окорока положил. Кто же тогда?.. А если Глебов? Вадим Глебов. Да, тот мог бы. А в самом деле, чего ему было появляться на их улице? Очень даже странно. Ну, а если листок положил он, Глебов, что это значит? Напоминание о прошлом? Или — не только?..
Лист Люда держала за тонкую упругую ножку. Красивый, золотой. И вспомнилась сказка, сочиненная когда-то в детстве, — о молодцах-мурашах, что звонкими молоточками ковали золотой убор на листьях клена. Наивная мечта о красоте и счастье. Тогда, во дворе, рассказала ее Вадиму. Он удивился, не хотел верить, что она сама сочинила. А потом увлекся, тоже что-то придумывал. Хороший парнишка. Как обрадовался, когда в театре подарила ему карточку. А вечером, в сквере…
Но об этом вспоминать Люде не хотелось. Взглянула на часы. Если будет точным (а сегодня-то Виталий постарается быть предельно точным), то до его прихода — восемь минут.
Люда подошла к окну, возле которого недавно стояла с Виталием и смотрела на огни вечерней улицы. Сейчас был день. Прячась в белесых облаках, неярко светило солнце. На сером асфальте темнели широкие, сплошные полосы, накатанные тысячами автомобильных колес. По ним в обе стороны неслись машины — красные, голубые, кофейные… А какая у Виталия?.. Может, скоро и его «Жигуль» впишется в этот пестрый суетливый поток? И будет в этой машине, рядом с мужем, сидеть она, Белова-Курлова… Неужели придется брать его фамилию? Ее фамилия все же лучше. Или это просто привычка?..
Она подняла руку с часами на черном капроновом ремешке. Вот это место поцеловал, в запястье, у ремешка. Какой он был торжественный: «Людочка, я хочу, чтобы ты стала моей женой».
Однако еще семь минут прошло. Осталась всего одна. Теперь Люда, насколько позволяла оконная рама, издали следила за приближавшимися троллейбусами. Вот показался. Ближе, ближе. Остановка… Шестеро вышли. Не видно Виталия. А дойти до подъезда, подняться на лифте! — еще какие-то минуты. Не совсем, не совсем точен… А если он вообще не придет?