Напряжение, только что владевшее им, схлынуло во время разговора с невесткой, и он ощутил сильную слабость. Это показалось ему даже приятным. Он словно проделал некую огромную, тяжкую телесную и душевную работу и мог наконец отдохнуть теперь…
Сон к старику не шел долго. Только что пережитое вновь и вновь представлялось ему. И свадебное веселье, и чувство растворенности среди людей, и особенно тот золотистый, всепроникающий свет, который озарял для него все вокруг. Он был собой доволен — и водки сумел выпить, и гроб собственный лихо так расколотил. Откуда только и решимость и сила взялись! Есть у него, стало быть, запас для жизни, если душа так взбунтоваться смогла. А душа-то всем и командует. Пока жить хочет, до тех пор и будешь живой.
Вспомнилась невестка, и старик решил, что завтра же начнет шкафчик для нее мастерить. Да что там шкафчик, буфет настоящий можно сделать! Капитальный, без износу. Дубовый, фигуристый, с резьбой по дверцам. Давненько ему, правда, такой сложной столярной работы затевать не приходилось, но авось справится.
Старик так ясно представил себе буфет, словно смастерить его уже успел. Массивный, вместительный, на выгнутых крепких ножках. И место для него подходящее на кухне есть — в простенке справа от двери. Вот там он и станет на долгие годы.
С утра и начну, подумал старик, и предвкушение долгой интересной, основательной работы охватило его. Матерьяла в достатке, чего ж откладывать. Даже те доски, что от гроба его бывшего остались, можно в дело пустить, не пропадать же добру.
Умер он в ту же ночь во сне, смерти своей не осознав и не заметив — аккуратно так остался лежать на правом боку с подсунутой под щеку ладонью.
Хлопоты старика с гробом оказались не напрасными. Сын быстро, в какие-нибудь полчаса собрал его. Лишь в двух местах, где были сбиты шипы, пришлось прихватить доски гвоздями…
ДУБЛЕНКА
1
Идти в гости Ляпину не хотелось. Всегда у него после визита к Смольниковым неприятный какой-то осадок оставался. И на Ларису это плохо действовало — особенно раздражительной она потом становилась, требовательной, капризной. Приглашение, однако, пришлось принять. Смольников был не из тех людей, кому отказывают. Доктор наук, завлаб крупного института, ученый с немалым уже именем. Ляпину льстило, что тот поддерживает с ним связь, позванивает, а то и, вот как теперь, к себе зовет.
Они были знакомы со студенческих еще лет, и их отношения на этом, в сущности, и держались: Смольников питал неугасимую приязнь к друзьям и приятелям молодости. Собирал изредка, кого можно было, сиживали допоздна, треп, основанный на воспоминаниях, вели, песни полузабытые петь пытались. Ляпин объяснял такую особенность Смольникова высоким его положением, удачной карьерой. Приятно себя продемонстрировать в статусе маститого ученого мужа тем людям, с которыми когда-то в общежитии перебивался с хлеба на квас. Приятно почувствовать разницу между собой и остальными, не имевшими ни степеней, ни постов.
Лариса, как всегда, собиралась долго и тщательно. Когда же, наконец, вышла из спальни в черном, лучшем своем платье, Ляпин восхитился. Красавица! Стройная крупная, сильная, с обнаженными смуглыми руками, с яркостью полных, чуть вывернутых губ, с острым, возбужденным блеском в темных глазах. Она удивительно похорошела, расцвела в последний год. Ляпину это представлялось странным и подозрительным — с какой стати вдруг такое? У него и ревнивые мысли проскальзывали порой. Думал — не роман ли на стороне?
Зрелая, броская, бьющая в глаза красота жены словно бы требовала чего-то от Ляпина, заставляла его испытывать смутное сознание вины. Ему казалось, что он в долгу перед женой, не обеспечил, не дал ей того, на что она имеет право. Он смотрел, как Лариса, стоя перед зеркалом, медлительно поводит головой из стороны в сторону, трогает кончиками пальцев пышные волосы, и ощущал себя в эту минуту особенно незначительным и невзрачным.
— Прекрасное все-таки платье, — сказал он. — Мое любимое. И серьги к нему очень идут.
— Не надоело тебе? — передернула плечами Лариса.
— Что?
— Одно и то же долдонить! По-моему, давно пора сменить декорацию. Третий год уже я в этой униформе, перед знакомыми стыдно.
— Что ж, смени, — пробормотал Ляпин неуверенно.
— Сменю, если денег дашь.
— Откуда, милая? Тебе же прекрасно все известно — гарнитур только что купили, на машину откладываем.
— А тогда и говорить нечего впустую! «Смени»…
— Ты сама, по-моему, об этом заговорила.
— Ну и что? Надоело мне одежду едва ли не до дыр занашивать!
Ляпин промолчал. Подобные столкновения случались у них все чаще и кончались всегда одинаково — криком, взаимными упреками, оскорблениями почти. Сейчас же никак нельзя было такое затевать, вот-вот должен был подъехать Смольников.
Видя, как портятся в последнее время отношения с женой, Ляпин искренне недоумевал по этому поводу. Казалось бы, все нормально идет в жизни. Лариса работает на хорошем, удобном месте экономистом; он отделением хирургическим теперь заведует, одним из самых лучших в городе; дочь прекрасно учится, к музыке редкие способности проявляет. Чего же еще, жить бы и жить спокойно. Однако спокойствия как раз и нет. Ларису какой-то червь недовольства все сильнее гложет, да и он сам не чувствует себя удовлетворенным. Конечно, заведовать большим, солидным отделением — недурная вещь, но все-таки далеко не то, о чем мечталось когда-то…
Смольников появился, как и обещал, ровно в шесть. Он был в затейливой, с множеством «молний» и заклепок, куртке, джинсах и кожаной черной кепке. От его крепкой, чуть грузноватой фигуры, от свежего, скуластого лица веяло бодростью и оживлением. Голос его был басист и сочен. Он галантно поцеловал у Ларисы руку и дружески похлопал Ляпина по плечу.
— Готовы, кажись?
— Вполне! — весело ответила Лариса.
— Ай да Лара! — Смольников еще раз склонился к ее руке. — Быть вовремя готовой — для женщины это редкость.
Лариса сияла, Лапин чувствовал раздражение. Та легкость, с которой она всегда оживлялась в присутствии других мужчин, начинала кокетливо играть голосом, по-особенному как-то щурить глаза, была ему неприятна. Сам же он в такие минуты почти переставал для нее существовать, и когда она случайно взглядывала на него, в ее лице мелькало странное выражение. Она словно бы удивлялась, обнаружив его рядом.
— Что ж, — сказал Смольников, — пошли в мою колымагу.
— Какой ты молодец, что за нами приехал.
— Не стоит благодарности, Ларочка. Мне все равно машину нужно было из гаража забрать. Так что я по пути всего лишь.
— Все равно спасибо! — бодро сказала Лариса, но Ляпин уловил в ее голосе оттенок разочарования.
Новенькая серая «Волга» Смольникова стояла у самого подъезда. Он распахнул заднюю дверцу и широко, приглашающе повел рукой:
— Прошу!
— Прелесть какая! — восхитилась Лариса. — Давно она у тебя?
— С полгода. Никак не привыкну, громоздкой кажется. «Жигуленок» гораздо сподручней был.
— Нет, нет, не говори! — воскликнула Лариса с таким жаром, словно защищала от посторонних нападок что-то для себя близкое и дорогое. — Прекрасная вещь! И цвет такой чудесный.
— Рад, что тебе нравится, — усмехнулся Смольников, умащиваясь за рулем.
Машину он вел хорошо — и уверенно, и смело. Наблюдая за ним, Ляпин думал, что так он, вероятно, и карьеру свою научную делал — с постоянным спокойным нажимом, без заминок и срывов. И все у него ладилось, все получалось как бы само собой. Настоящий хозяин жизни. Такое или дается человеку, или нет, и тут уж ничего не изменишь, как ни старайся. Вот хотя бы его самого взять. Не ленился, видит бог, с самого начала учебы в институте работал в поте лица и теперь работает, а даже кандидатской не смог написать. Не далось…
Микрорайон, в котором жил Смольников, был очень хорош: тихо, спокойно и по-особенному как-то опрятно. На газонах зеленела свежая, не тронутая почти подошвами трава, березы и липки стояли вольно, вразброс, словно на опушке леса. Хорош был и дом Смольникова: желто-кирпичный, с огромными лоджиями и массивными, обитыми по углам жестью дверями подъездов. Совсем не то, что блочная пятиэтажка Ляпиных. Солидное впечатление производили и вестибюль дома, и лестница, и тем более сама квартира. Все здесь было сделано прочно, добротно, со щедрым размахом.