— Вот все грядки прополем, тогда и купаться пойдем.
— Ой-ой! — пискнула Дарья жалобно. — Это ж долго как! А ты, Вадька, чего так копаешься? Я в два раза быстрей тебя пропалываю!
— Ты корни в земле оставляешь, — спокойно сказал Вадим. — Потому и быстро. Надо осторожно тянуть и браться у самой земли, тогда с корнем вытягивается.
— А, иди ты! С корнем, без корня! Лишь бы чисто было.
— Так они опять вырастут.
— Ну и что? И опять прополем. Правда, мам?
— Вадим прав вообще-то.
— Ну и пусть, я все равно по-своему буду…
— Можете отдохнуть пока, я скоро вернусь. — Марина Николаевна разогнулась, потерла сладко ноющую поясницу и зашагала к дому.
Внутри дачи приятно пахло деревом. Дмитрий сидел на корточках у стены и приколачивал к ней очередную рейку. На звук хлопнувшей двери оглянулся. Его улыбка была такой радостной, что Марина Николаевна даже смутилась и почувствовала себя смутно виноватой в чем-то. Она считала, что любит мужа, но чтобы так вот радоваться при виде его — нет, этого в ней не было. Прошло давным-давно.
— Как находишь? — Дмитрий повел рукой, указывая на стены.
— Недурно.
— Потом морилкой протру как следует, смуглое станет все, заглядишься.
— Хорошо, хорошо, — проговорила Марина Николаевна, кивая.
— А может, покрасить?
— Можно.
— Ну, что ты! — возмутился Дмитрий. — Куда ж это годится — такую красоту краской замазывать?
— А зачем же спросил? — удивилась Марина Николаевна.
— Хотел степень твоего равнодушия к этому выяснить. Теперь вижу, что равнодушие глубокое. Хоть так тебе, хоть эдак.
— Ну, почему же…
Вообще, он прав, конечно, подумала Марина Николаевна. Не очень ее все это трогает. Лишь бы от непогоды было где укрыться или переночевать при случае. Она старалась скрывать такое свое отношение к даче, чтобы не обижать мужа. Он-то вон как азартно здесь работает.
— Ты знаешь, что я думаю, — начал Дмитрий, посмотрев на нее заговорщически. — Я думаю, не устроить ли нам здесь камин? Уж если сауну решили не делать, то хоть камин, а? Представляешь, посидеть вечерком осенью у живого огня? Это же прелесть какая! Вот здесь, в углу, и можно сложить, и места он займет немного. Как ты считаешь?
— Я — за. Вполне. Камин вещь благородная. Как в лучших домах Лондо́на будет.
— А чего ты иронизируешь? В самом деле ведь хорошо.
— В самом деле. Делай, если, конечно, сможешь.
— Смогу! — воодушевился Дмитрий. — Ну, может, консультация понадобится, помощь некоторая. У нас есть спецы, договорюсь. Вот с обивкой закончу и возьмусь за это дело вплотную. Чтоб к ноябрю, к твоему рождению, можно было и возжечь.
— Ну-ну, — кивнула Марина Николаевна. — Посмотрим.
— Сделаю. Слушай, а пошабашить нам не пора? Дарья, наверное, приплясывает уже от нетерпения.
— Пляшет вовсю. Ох, Дарья… Хлебнем мы с ней хлопот, чует мое сердце.
— Да брось ты! Живая девочка, больше ничего.
— Живая… Сумасбродная она. И чем дальше, тем больше.
— В кого только уродилась? — подмигнул Дмитрий.
— Да уж не в тебя.
— А если в тебя, то тем более волноваться нечего. Вон ты у нас какая правильная.
— В мои-то годы как правильной не быть. Ладно, через полчасика на реку пойдем, а то как бы детки наши и в самом деле самовольно не сбежали.
День вступил в полную, зрелую силу, полыхал солнечным блеском и небесной синевой. Песок небольшого пляжика, огороженного низкорослым ивняком, так жег босые подошвы, что Марина Николаевна не выдержала и, смеясь, ежась, нелепо подпрыгивая, бросилась к воде. Дети обогнали ее и, в туче брызг, с хохотом и криками, ворвались в воду.
Она же вступила туда неспешно, замерла, привыкая к прохладе, к щекочущему, мерному давлению воды. С противоположного безлесного берега тянул ветерок, отдававший полынью и медом. Сзади подошел Дмитрий, обнял ее, прижался горячим телом, и острое, странно и хорошо слитое со всем тем, что она ощущала и видела в эту минуту, желание вдруг возникло в ней. Стоять на виду у детей обнявшись было нехорошо, и она освободилась от рук мужа, торопливо шагнула вперед и поплыла. Было чудесно отдавать себя во власть настойчивой, влекущей силе реки, смотреть, как медленно плывут мимо нее берега с песчаными и глинистыми осыпями, с норками ласточек, с белесой щетиной ковыля и полыни.
А потом они вчетвером лежали на горячем песке, переговаривались, замолкали надолго, и в одну из таких минут молчания Марина Николаевна с такой силой почувствовала полноту и гармонию жизни, что ей почему-то захотелось заплакать.
В последнее время она видела, что в ней установились удивительные, никогда ранее в такой степени не бывавшие равновесие и покой. Все было хорошо и в семье, и на работе. Теплые, ровные отношения с Дмитрием, подросшие, здоровые, вполне еще принадлежавшие семье дети, собственное здоровье и ощущение зрелости и полноты сил. И работа ее радовала, шла без натуги и надрыва, постоянное удовлетворение давала. Вот за это все Марине Николаевне вдруг сейчас и стало тревожно. Слишком уж ей хорошо, и любая перемена, кажется, способна лишь ухудшить ее жизнь. Вот если бы так все длилось и длилось без изменений, но нет, подумала она, такого не бывает. Не прикажешь: мгновение, остановись…
В сторонке, за хилым кустиком ивняка расположилась молодая пара. Они то дурачились, бегали друг за другом по песку и мелкой у берега воде, то затихали и начинали целоваться. Марина Николаевна обычно возмущалась слишком вольным, по ее мнению, поведением молодежи, объятиями, поцелуями на людях, но смотреть на эту пару ей было почему-то приятно. Она подумала о том, что через несколько лет для Дарьи, а потом и для Вадима что-то подобное начнется. Да и для них с Дмитрием пойдет совсем новая полоса — семейное устройство детей, внуки.
Прикрыв глаза от солнца ладонью, Марина Николаевна понаблюдала за стоящими рядом на мелководье Дашей и Вадимом. В год всего между ними была разница, а можно подумать, что в два-три. Дарья выглядела вполне уже сформировавшейся девушкой, а Вадим совершенным мальчишкой. И какие же разные чувства вызывали они у Марины Николаевны! Дарья была как бы она сама, молоденькая, горячая, нетерпеливая. Даже странное чувство раздвоения возникало у Марины Николаевны при долгом на нее взгляде: она как бы и лежала на песке, прижимаясь к нему сильным своим, грузноватым, женским телом, и одновременно она же стояла по щиколотку в теплой воде, говорила, смеялась, и ветер вольно трепал ее короткие волосы. Вадима же, несмотря на жару, хотелось согреть, обнять, по голове ласково погладить.
— Вадик! — крикнула она.
Он сразу же направился к ней, весь такой узенький, бледнокожий, тощий. Марина Николаевна все яснее видела его внимательное, серьезное лицо и вдруг подумала, что сама не знает, зачем окликнула его.
Вопросительно глядя, он присел перед ней на корточки.
— Слушай, — она замялась и сжала пальцами его тонкую ногу чуть повыше щиколотки. — Слушай, ты не забыл, что тебе голову в воду окунать нельзя после отита.
— Нет, помню.
— И, знаешь что… Поосторожней там плавайте.
— А это ты лучше Дарье скажи, — ответил он, и в его взгляде проскользнула насмешка.
«Догадался, что просто так, без всякой нужды позвала», — подумала Марина Николаевна. Ее часто поражала проницательность сына, прямо-таки в тупик ставила. То ребенок совсем, а то вдруг такое понимает, что не каждому взрослому дано.
— Как к олимпиаде подготовка? — спросил Дмитрий сына. — Все нормально?
— Готовлюсь понемногу…
— Смотри! Честь города защищать будешь, не шутка!
Вадим выиграл зимой областную олимпиаду по математике и скоро должен был поехать на зональную. Марине Николаевне все это не очень-то нравилось — совсем засох парень, одни книжки, цифры да формулы.
— Знаешь, надо что-то предпринимать, — обратилась она к мужу, когда Вадим отошел. — Ты посмотри, он даже голову ровно не держит, клонит к плечу. Одна голова и осталась. Нет, это не дело, у него же детства нормального нет. Осенью его обязательно надо куда-нибудь в спортивную секцию пристроить. Ты, как отец, и займись.