— Самой, наверное.
— А я считаю, пусть уж лучше меня любят, чем самой мучиться впустую. — Светлана передернула плечами, как от озноба.
— Ну, почему же впустую? — улыбнулась Марина Николаевна. — Любовь всегда что-то дает, даже безответная. А насчет мук, что ж, без них и радости не бывает. Расплата, так сказать.
— Да не хочу я расплачиваться, не хочу!
«Тебе, похоже, и не придется, — подумала Марина Николаевна. — И полюбишь ты вряд ли по-настоящему. Такая смазливенькая, капризная, эгоистичная. А вот тебя скорей всего будут любить, хоть ты того и не стоишь».
— А я с вами согласна, Марина Николаевна, — сказала торопливо Валентина. — Лучше уж самой. Это ведь больше обогащает, правда? И позиция все-таки активная.
— Вот-вот! — рассмеялась Марина Николаевна. — Главное, чтоб позиция активная была.
Она подумала, что и Валентина скорей всего получит свое. Будет безответно любить, давно уже к этому готова.
Когда покончили с чаем, Верочка задержалась в кабинете и сказала, глядя тревожными, сухими от напряжения глазами:
— Марина Николаевна, я с вами посоветоваться хочу. Может, не надо мне Николая провожать ездить? Может, это лишнее? Навязываюсь словно…
— А ты сделай так, как хочется. Хочешь проводить — провожай, нет — не надо.
— Да я-то хочу… А вот что он может подумать?
— Ну, я ведь не знаю ваших отношений. Я говорю, что вообще в таких делах надо поступать по чувству, по желанию. Это лучше всего.
Марина Николаевна вдруг вспомнила себя в таком же возрасте, как Верочка. Какой тогда огромной, необъятной прямо-таки представлялась лежащая впереди жизнь. Что-то сбылось из тех девичьих мечтаний, что-то нет. А, в общем-то, все нормально, все правильно — семья, дети, работа по душе. Пытаясь представить последние пятнадцать лет, Марина Николаевна то ощущала их весомыми, сложными до головокружения, вобравшими в себя так много, а то вдруг видела их в каком-то съеженном, унылом виде, и ей становилось обидно и горько. Целых пятнадцать лет, лучших, наверное, в жизни — и такое однообразие, такая скудность! Это казалось ей оскорбительным, и, напрягаясь, она вновь меняла точку зрения, и прожитая жизнь опять усложнялась в ее глазах, росла, наполнялась полновесностью и смыслом…
Идя по залу к своему столу, Марина Николаевна вдруг натолкнулась на устремленный на нее в упор взгляд одного из читателей. Это был мужчина лет сорока с помятым, усталым, бледным лицом и странно яркими на этом лице твердыми, упорными глазами. На мгновение ей почудилось даже что-то оскорбительное в этом пристальном взгляде. Мужчину словно бы нисколько не занимала ее возможная ответная реакция, ему самому было интересно, вот он и смотрел. У стола, собираясь сесть, она мельком еще раз взглянула на него, он, чуть повернув голову, по-прежнему наблюдал за ней. «Что за свинство, — подумала Марина Николаевна возмущенно. — В школьные гляделки игра. А ведь в годах мужик, потрепанный…» Через минуту с какой-то странной уверенностью, что и теперь он не отвел от нее глаз, она посмотрела и убедилась в этом. «Ну, нет! — мелькнуло у нее. — Я тебя заставлю прекратить!» Она со злостью выдерживала его взгляд и чувствовала, что лицо ее вполне передает ее настроение. А он все смотрел и смотрел; твердое, серьезное спокойствие его взгляда оставалось совершенно неизменным, и это размывало у Марины Николаевны уверенность в себе. «Как будто на пейзаж смотрит, а не на живого человека», — подумала она и тут же ощутила, что возмущенное выражение начинает неудержимо сползать у нее с лица, сменяясь недоумением, растерянностью почти. И лишь когда он заметил это, то отвел взгляд.
Марина Николаевна глубоко, как после физического усилия, передохнула. Она чувствовала себя задетой, заинтересованной даже, хоть ей было и неловко признавать это перед собой. «Вот наглец! — подумала она, но это мелькнуло уже как-то формально, по инерции. — Что за тип, никогда его раньше не видела».
Знаки внимания со стороны читателей-мужчин, то мимолетные, то надоедливые, а то и приятные были нередкими в их работе. И Марина Николаевна привыкла встречать и переносить их с профессиональным, так сказать, спокойствием и сдержанностью. Всякое тут случалось. И полушутливое ухаживание, и презенты перед Новым годом и Женским днем (которые, кстати, Марина Николаевна принимала без малейшего стеснения, считая, что, если кому-то приятно сделать ей маленький подарок, то она не вправе в этом человеку отказать), и легкие флирты, всегда кончавшиеся или приятельством или ничем. Марина Николаевна не чуралась и кокетства, эдакой легкой, чуть возбуждающей игры с некоторыми из читателей, считая это не только допустимым, но и полезным. Иначе ведь можно забыть, что ты не только мужняя жена, но и просто женщина.
Поморщившись и даже чуть тряхнув головой, словно отгоняя от себя что-то надоедливое и мешающее, Марина Николаевна постаралась сосредоточиться на деле. Она поработала с полчаса, и ей понадобилось заглянуть в книгохранилище. Она подумала, что придется пройти мимо того самого, нагло смотревшего на нее читателя, смутилась и рассердилась на себя за это смущение. Решительно встав, зашагала по залу, издалека еще поймала глазами знакомое лицо и так и шла, неотрывно на него глядя. Мужчина встретил ее взгляд все с той же спокойной, твердой заинтересованностью, и Марина Николаевна испытала вдруг некое странное, острое, мгновенное чувство: ей показалось, что она его знает. Не то чтобы видела его когда-то или знакома была, но забыла, нет. Она словно бы узнала о нем что-то важное именно вот в эти недолгие секунды, пока подходила к нему. Так иногда не замечаешь какого-нибудь места, десятки раз проходя мимо, и неожиданно, неизвестно отчего по-настоящему его увидишь. С объемностью, глубиной и, главное, с чем-то самым характерным, особенным. Вот так же Марина Николаевна увидела, узнала вдруг этого человека. Чувство мелькнуло и исчезло, и она не смогла бы вызвать его вновь. Никогда с ней не случалось ничего подобного, и она даже испытала нечто вроде легкого головокружения.
В книгохранилище Марина Николаевна пробыла довольно долго, и, когда вернулась в зал, мужчины за столиком уже не оказалось. Это ее удивило, словно она уверена была, что он просидит здесь до самого закрытия. Удивившись на это свое удивление, она поспешно и с особенной охотой погрузилась в текущие дела, и больше не вспоминала о странном читателе и о том чувстве, которое испытала, проходя мимо него. Или, может быть, не позволила себе вспомнить? Да и в самом деле, что это была бы за дурь, вспоминать такое.
3
За пять с лишним лет, прошедших со времени защиты диссертации, Бритвин отвык от занятий в библиотеке. А ведь когда-то она была — дом родной. Прекрасно он здесь потрудился, с напряжением, азартом, с хорошей такой спортивной злостью. Больше всего ему запомнилось состояние, постоянно повторявшееся в начале и в конце библиотечных его радений, момент входа в работу и выхода из нее. Вход напоминал погружение, шаг из одной среды в другую, из реального мира в мир мысли, в особенный простор его и свободу. А в конце, на выходе, он словно бы выныривал оттуда, возвращался к действительной жизни, и так все вокруг казалось ново, свежо, остро, давило прямо-таки на зрение и слух… В голове был шум, приятная, приглушенная толкотня, обрывки рабочих его мыслей причудливо смешивались с бытовым и реальным, и некоторое время, шагая к остановке троллейбуса, он чувствовал себя почти хмельным.
В библиотеку после столь долгого перерыва Бритвин пришел, чтобы просмотреть журнальную статью по нейрохирургии. Журнал этот получали в отделении, но нужный ему номер куда-то пропал, вот и пришлось сюда тащиться.
Усевшись, Бритвин заметил, что, не думая об этом, столик он выбрал тот же самый, за которым чаще всего когда-то работал. Отсюда и весь зал хорошо просматривался, и в окно можно было посмотреть. Ничего здесь, в библиотеке, в общем, не изменилось за годы его отсутствия. Те же ряды столов, те же книжные полки, тот же звук перелистываемых страниц, тот же запах. Даже посетители показались ему едва ли не теми же самыми — подросток с кипой иллюстрированных журналов, девушка, конспектирующая толстенный фолиант, старик, мерно поглаживающий ладонью лысину… Зачарованное царство. Казалось, приди сюда и еще через десять лет — будет то же самое. Библиотечная зачарованность и неизменность почему-то подтолкнули Бритвина к мыслям о том, что же за эти годы изменилось в его собственной жизни, если считать по-крупному? Защитился, перешел работать в клинику и развелся с женой. Ну, и постарел на пять лет, естественно.