Бритвину и приятно было смотреть на дочь, и неловко. Ее женская прелесть и стать смущали его как-то, особенно то нетерпеливое, ждущее выражение, которое мелькало порой у нее на лице.
— Жаль, что так получилось, — сказала дочь, подавая Бритвину чашку с чаем. — Может, мы еще все-таки встретимся на этой неделе, а?
Раздался звонок, и дочь торопливо, едва не опрокинув табуретку, пошла открывать. Бритвин, помедлив, вышел в прихожую вслед за ней.
Он ожидал увидеть молодого парня, ровесника дочери, но в прихожей стоял мужчина за тридцать, строго и со вкусом одетый, и спокойно, серьезно и дружелюбно смотрел на него.
— Николай Петрович Золотин, — сказал он приятным таким, низким голосом и крепко пожал Бритвину руку.
Ощущение какой-то нескладности, неестественности ситуации возникло у Бритвина. Он никак не мог соединить этого зрелого, с привычным достоинством держащегося человека с дочерью. Он воспринимал ее почти девчонкой, а Николай Петрович Золотин был ему едва ли не сверстник, мужик, свой брат. Бритвин покосился на дочь, на ее оживленно-радостное и смущенное лицо и подумал, что тут, похоже, дело серьезное. Не легкий молодежный флирт.
Из дома вышли все вместе и пешком прошлись до концертного зала. За время этой недолгой прогулки Золотин понравился Бритвину. Говорил он свободно и просто, и в нем чувствовалась спокойная уверенность уже вполне сложившегося, прочно стоящего на ногах человека. Он был внимательно мягок к Светлане и предупредительно вежлив к Бритвину.
Распрощались у ярко освещенного входа в концертный зал. Бритвин закурил, глядя вслед дочери и ее спутнику. Со стороны они хорошо смотрелись. Бритвин вдруг вспомнил, что недавно дочь рассказывала об их преподавателе русской классической литературы и так азартно расхваливала его, что ему это даже показалось странноватым. Скорей всего это он и есть, дочь и фамилию называла какую-то похожую. Что ж, неплохо, решил Бритвин. Не женат, конечно, если со Светланой по концертам разгуливает. Разведен. Не ждал же он, в самом деле, до таких лет, пока Светлану встретит.
Возможность замужества дочери вдруг ясно представилась Бритвину и не вызвала внутреннего протеста, как случалось раньше. Жены у него давно не было, а теперь отдалялась и дочь. И знобящее, с холодком опасности, но и приятное чувство полной уже свободы шевельнулось в душе у Бритвина. Нечто подобное испытал он после развода с женой — и тревожно ему тогда стало, и неожиданно просторно и вольно.
Развелись они с такой быстротой, что Бритвин некоторое время все никак не мог поверить в происшедшее. У него была тогда связь с молоденькой докторшей из их клиники, ничего серьезного, с его стороны, во всяком случае. Банальный служебный роман. Зинаида об этом узнала, добрые люди рассказали. Она потребовала от Бритвина объяснений, а ему так вдруг в ту именно минуту показалось муторным врать, выдумывать что-то, выкручиваться, что он и брякнул: да, было. Тут же и пожалел, но сказанного не воротишь.
Зинаида больше ни о чем не спрашивала, к разговору об этом не возвращалась и вела себя почти как обычно, может, чуть похолодней. А потом выяснилось, что она подала заявление о разводе. Бритвин не мог не понимать, что он кругом виноват, и все-таки его это задело. Затеять такое, не предупредив! Хорошо же, подумал он тогда, получай, что хотела!
Так вот он и оказался один. И скоро с удивлением почувствовал, что это ему не в тягость. Да и изменилось в его жизни не так уж много. С дочерью у них все оставалось по-прежнему, в чем-то даже и лучше, теплей, а с Зинаидой они давно уже были чужими людьми. Некоторые бытовые неудобства, правда, возникли, но ведь это пустяки сущие.
Вскоре после развода она призналась ему кое в чем. Сказала, например, что догадывалась о его изменах, но терпела, не подавая вида. Дочь было жаль, видела, как она к нему привязана. Решила дождаться, пока та подрастет, и уж если потом он себе что-нибудь позволит, — то конец…
Докторша, из-за которой все произошло, тоже развелась с мужем и, по-видимому, ждала, что Бритвин теперь предложит ей руку и сердце. Но он никакой особенной привязанности к ней не испытывал и решил, что нелепо, сняв один семейный хомут, другой сразу же на себя надевать. Так у них ничем и кончилось.
4
Рабочий день начался с неприятности. Едва Бритвин вошел в кабинет, как ему сказали, что муж умершей позавчера, вскоре после операции, больной Иванченковой хочет с ним поговорить. Предчувствуя, что это будет за разговор, Бритвин нахмурился, но делать нечего было — не откажешь.
Мужчина средних лет, в военной форме, вошел со странной в его положении энергией и сел напротив Бритвина к столу. Лицо у него было угрюмым и напряженным. Бритвин сразу же понял, что этот человек будет искать виноватых в смерти жены. Он немало на своем врачебном веку таких повидал. Несмотря на тяжкое горе, они всегда пытаются выяснить, все ли сделали для спасения близкого человека, не случилось ли диагностической или лечебной ошибки. Это было их право, но Бритвин их не понимал. Ведь такая беда, не до разбирательств, а они проявляют просто удивительную настойчивость. А может быть, так легче? Или они думают, что выполняют перед умершим последний свой долг?
Бритвин сам оперировал Иванченкову, вел ее до операции и не сомневался в том, что сделал все возможное. Больная была обречена, и он имел профессиональное право вообще ее не оперировать. Вот тогда бы к нему никто ни с какими претензиями не обращался. Но он, тем не менее решился на операцию, видя в ней пусть призрачный, почти лишь теоретический, но все-таки шанс. Что ж, шанс не выпал, и теперь вот объясняйся, доказывай, что ты сделал даже больше, чем обязан был.
— Доктор, — начал военный, — скажите, нужна ли была операция?
— Как показали последующие печальные события — нет.
— Но как же! Зачем же делали?!
— Была надежда спасти больную, очень маленькая. Очень… И, к сожалению, она не оправдалась. — Бритвин глубоко передохнул и посмотрел собеседнику прямо в его напряженные, острые глаза.
— Но, позвольте! Если все-таки имелся шанс, то надо было его использовать!
— Вы думаете, что мы способны использовать в с е шансы?
— Обязаны! Ведь о человеческой жизни дело шло.
Бритвин помолчал. Очень уж тяжелы всегда бывали подобные разговоры. Главное в том, что объяснить ничего нельзя, потому что человек не хочет понять. Он и сочувствовал военному, и в то же время невольное раздражение начинало подниматься в нем.
— И потом — диагноз! — продолжал пришедший. — Был ли он установлен точно?!
— Да, был. Операция это подтвердила.
— А я сомневаюсь, мне говорили компетентные люди…
Бритвин перестал слушать собеседника, надо было поберечь нервы — впереди операционный день. Он прикинул примерно расклад его, последовательность своих в нем действий и поймал последние в длинном монологе слова: «…вынужден обратиться в облздрав, пусть комиссию создадут!»
— Я могу лишь повторить, что было сделано все возможное. Но мы не всесильны, — сказал Бритвин, вздохнув. — А обращаться с жалобой вы можете куда угодно, это ваше право. Теперь же, к сожалению, меня ждут дела…
«Что ж, — думал Бритвин, глядя в широкую прямую спину выходящего из кабинета, — добьется он, пожалуй, своего — и комиссии, и разбора случая. И придется объяснять очевидное, силы и время тратить…»
В ординаторской Бритвин застал всех четырех врачей отделения. Ему всегда было приятно видеть их вот так, вместе. Бравые мужики, ничего не скажешь. Возраст самый золотой: от тридцати до сорока, физически крепкие и даже, казалось ему, красивые. Не так-то просто их было подобрать. «Моя команда», — подумал он, здороваясь.
При всех особенностях каждого было в них и общее — жадность и интерес к делу. Из этого он и исходил, их у себя собирая. Пришлось-таки похлопотать, из других больниц уговаривал перейти, а для одного, Бельченкова, даже перевода из дальнего, глухого района области добился.
Тонкая это вещь — врачебный коллектив, да еще в таком горячем деле, как хирургия. Общий, так сказать, хомут, и каждый должен тянуть по-настоящему, на других тяжесть не перекладывая. Когда Бритвин организовывал отделение и подбирал врачей, он учитывал все: возраст, здоровье, опыт и даже пол. С женщинами, например, никак нельзя было связываться — то отпуска декретные у них, то «боллистки» по уходу за детьми. И пожилые хирурги тоже не подходили — силы не те, близкая пенсия размагничивает. Да, похлопотал он с этим, зато теперь был уверен, что ребята не подведут. Каждый специалист высокого класса, с энергией, честолюбием здоровым, каждый работу научную ведет. И каждый знает, что до шефа ему еще далеко, подумал Бритвин, усмехаясь. А что, это тоже очень важно для нормальной работы — авторитет руководителя. Иначе такой разнобой пойдет, конфликты, групповщина.