Когда Бритвин вскрыл череп, увидел размеры гематомы и то, что лопнувший сосуд продолжает кровить, ему стала очевидна необходимость операции — без нее больной бы погиб или остался глубоким инвалидом. Он испытал огромное облегчение. Тяжкий груз неуверенности, подавленной тревоги был мгновенно снят с него, и он глубоко перевел дыхание. Теперь, как бы дело ни кончилось, не придется, по крайней мере, доказывать, что затеяно оно не зря. И вот тогда-то к нему и пришла та вдохновенная свобода, которая посещает хирургов всего, может быть, несколько раз в жизни. Он перестал осознавать себя, весь уйдя в работу, и это самозабвение было удивительно приятно, напоминая странный сон наяву. Операция продолжалась больше двух часов, но он не ощущал ни малейшей усталости и, казалось, мог бы работать как угодно долго.
Заканчивая операцию, он почему-то был совершенно уверен не только в качестве сделанного, но и в том, что и дальше с больным все будет хорошо. Наложив последний шов на кожу, он выпрямился, встретил блестящий над марлевой маской взгляд Смоковникова (тот не отходил от стола всю операцию) и вдруг подмигнул ему. Эта странность не удивила Смоковникова, и он улыбнулся в ответ радостно и одобрительно.
Переодеваясь в предоперационной, Бритвин чувствовал, что любит всех, кто бы ни попадался ему на глаза, — и операционную сестру, и возившуюся в углу санитарку, и Музыченко, который переодевался рядом. Он и раньше испытывал подобное чувство после сложных и удачных операций, но никогда еще с такой силой.
Музыченко, который ассистировал ему, был мрачен, и Бритвин вполне понимал причину этого. Все, в общем-то, знали, что Бритвин как хирург выше его на голову, но это никогда не проявлялось так явно и показательно. Впервые ответственнейшую операцию проводил Бритвин, а Музыченко выступал всего лишь в роли ассистента. Бритвин и не хотел этого, решив, что лучше кто-нибудь из его парней будет ему ассистировать, но Смоковников настоял.
При всей давней неприязни к Музыченко, Бритвин вдруг пожалел его. Действительно неприятно — оказаться на подхвате у простого практического врача. Авторитета такое не повышает.
— Ну, что, Альберт Васильевич, хорошо работнули? — доброжелательно спросил он. — Вытащили мужика?
— Ох, не говорите! — протестующе воскликнул Музыченко. — Рано еще, как бы не сглазить.
— Вытащили, вытащили, я такое нутром чую. Да и очаговая симптоматика у него еще на столе смягчаться стала, не заметили разве?
— Заметить-то заметил, но все равно не будем спешить… Вы бы по дереву постучали. Вон, по щетке хоть…
Переодевшись, Бритвин зашел в послеоперационную палату. Там был Бельченков, сказавший, что больной нормально вышел из наркоза и теперь спит. Бритвин присел, внимательно всматриваясь в большое белое одутловатое лицо больного. Асимметрия, такая явная до операции, теперь была мало заметна — чуть-чуть в носогубных складках и линиях рта. Бритвин вдруг ощутил прилив тепла и сочувствия к этому незнакомому человеку, с которым он не сказал и двух слов. Даже что-то похожее на признательность, благодарность возникло в нем, словно они вместе сделали важное общее дело. Да, брат, мелькнуло у Бритвина, не знаешь ты, из какой переделки выбрался! И по-настоящему никогда не узнаешь, и не надо тебе знать.
По пути в кабинет Бритвин встретил старшую медсестру и попросил приготовить ему чаю покрепче. Надо было немного передохнуть, отойти после операции и приниматься за текущие дела.
Вальяжно развалясь в кресле, Бритвин отхлебывал из стакана черный чай, когда вошел Смоковников.
— Я к вам с ответным визитом, — сказал он, улыбаясь. — Принимайте гостя.
— Очень рад. Располагайтесь, профессор. Чаю прикажете?
— Пожалуй… Только не такого дегтю, как у вас. Сердце бы поберегли.
— Что делать, привык.
— Я только что от больного — все хорошо пока. Спасибо вам, коллега. Огромное. Операцию вы сделали, как песню спели. У вас ведь и кандидатская по инсультам?
— Да, отдаленные последствия.
— Так, так… — пробормотал Смоковников задумчиво. — Прекрасно. Инсульты для нас едва ли не половина работы. Модная стала штука. Да не вам объяснять, вы же тут на самом переднем крае. А сейчас над чем работаете?
— Сосудистые новообразования, ранняя диагностика, — ответил Бритвин, настораживаясь.
— Тоже проблема фундаментальная и актуальная.
— На том стоим, — засмеялся Бритвин, продолжая пристально смотреть в глаза Смоковникову.
— Похвально… — Смоковников помолчал и заговорил другим уже, строгим тоном. — Я давно наблюдаю за вашей работой и считаю, что у нас на кафедре вы могли бы с большей пользой применить свои способности и возможности. Сейчас выяснилось, что нам дают еще одну ставку ассистента. Пойдете?
«Вот оно, — мелькнуло у Бритвина. — Дождался». Он почувствовал, как кровь жарко толкнулась ему в лицо. Надо было бы из приличия расспросить Смоковникова поподробнее, помедлить с ответом хоть немного, но он ответил быстро и коротко:
— Пойду.
— Что ж, прекрасно! — кивнул Смоковников. — Иного ответа я и не ожидал. Тем более, что мы с вами давно работаем в контакте и я вас почти своим сотрудником считаю. Буду предлагать вашу кандидатуру администрации института. Тут, я думаю, сложностей не должно быть — в ректорате вас хорошо знают.
После ухода Смоковникова Бритвин возбужденно зашагал по кабинету из угла в угол. Сбывалось наконец то, что давно уже грезилось ему. Это ведь не просто переход на другую работу, думал он. Это совсем другие масштабы, другие перспективы, другая жизнь. Если быстро закончить монографию да защититься потом в придачу — он будет единственным на кафедре, кроме заведующего, доктором наук. А тот стар, больше трех-пяти лет не протянет… Можно считать, что открылась новая жизненная страница. Сил у него в достатке, здоровье, слава богу, есть, сейчас только все по-настоящему и начинается. Сорок с хвостиком для мужика не возраст. Двадцать лет работы впереди, как минимум. И даже то, что он одинок, пойдет делу на пользу, отвлекающих моментов меньше.
Среди мыслей об открывающемся перед ним заманчивом будущем вдруг мелькнуло воспоминание о виденной на днях в библиотеке женщине. Бритвин представил ее красоту и особенно то удивительно милое выражение лица, которое так тронуло его тогда. И это показалось ему не случайным, а как-то связанным с тем, что он начинал новый этап в своей жизни. Ему захотелось задержаться на этом воспоминании, но тут зазвонил телефон, и он погрузился до конца дня в привычную горячку работы.
Из больницы Бритвин вышел поздно, в восьмом уже часу. Несмотря на усталость, настроен он был прекрасно. Состояние прооперированного больного опасений пока не внушало, и Бритвин радовался этому. Да и приятные мысли о предложении Смоковникова вновь и вновь возвращались к нему.
Вечер был теплый, ясный, безветренный. Многолюдье на улицах не раздражало, как обычно, а бодрило Бритвина. Он чувствовал себя странно молодым. Тревожное и радостное, знобящее ощущение будущего, полузабытое уже, вновь забрезжило в нем — и как воспоминание, и как смутная, зыбкая реальность. Он с наслаждением думал, как много у него еще впереди — работы, успехов, любви, может быть.
Когда впереди появилось здание областной библиотеки, Бритвин вдруг подумал, что хорошо бы зайти и проверить впечатление, которое произвела на него та красивая женщина из читального зала. Удивительно все-таки: видел ее мельком, а вспоминал уже несколько раз.
У самого входа в библиотеку Бритвин замялся. Его затея представилась ему нелепой и смешной, но это продолжалось недолго. То чувство бодрости, подъема, обновления, которое он переживал сейчас, подтолкнуло его, и он решительно открыл дверь.
Женщина сидела за служебным столом у противоположной от входа стены, и больше никого в читальном зале не было. Она, склонившись, писала что-то и не слышала, как Бритвин подходил к ней.
— Добрый вечер, — сказал он.
Она подняла голову и ответила не сразу. Бритвину даже показалось, что растерянность мелькнула на мгновение в ее глазах.