В стареньком «Запорожце» было душно, как в парной, пахло разогретым железом и краской. Неприглядный и снаружи, и изнутри, он ходил еще вполне исправно, а на вид его Бритвину, в общем-то, было наплевать. Некогда лоск наводить, да и смешно возиться с такой мыльницей. Лишь бы ездила.
Бритвин вспомнил, как выглядела машина, когда он жил с семьей. Все здесь было другое — чистота, веселенькие чехлы на сиденьях, шторки, проволочная обезьянка на шнурке перед лобовым стеклом. И пахло совсем по-другому, по-домашнему как-то. Что ж, теперь другой запах повсюду: и в квартире, и здесь — горький, холостяцкий. Запах свободы, занятости, спешки, презрения к бытовым мелочам. Вот и ладно, вот и хорошо…
Притормозив у библиотеки, Бритвин долго выбирал место для стоянки. Поставив, наконец, машину в укромный такой закуток у левого крыла здания, усмехнулся, вдруг осознав, почему он проявил такую тщательность в выборе — предчувствовал, что не раз и не два будет здесь парковаться. Да и само здание библиотеки он воспринимал теперь иначе — нечто близкое, родственное, почти греющее душу почудилось ему в ее светло-серых стенах, высоких и узких окнах, массивных дверях, газоне с елочками перед входом.
Когда Бритвин вошел в читальный зал и обнаружил, что Марины на ее обычном месте нет, то испытал сильное до неожиданности разочарование и только в эту минуту вполне почувствовал, как он хотел ее видеть. Молоденькая, незнакомая ему девушка сидела за кафедрой, и он, идя к ней, замялся и замедлил шаг. Нужно было как-то выяснить, работает ли сегодня Марина. Если нет, то ему незачем брать литературу и заставлять себя маяться в этой духоте. Он уже был у самой кафедры, когда увидел вышедшую из-за стеллажей Марину. Они одновременно посмотрели друг на друга. Радость, очевидная и неудержимая (Бритвин очень ясно ощутил это), выразилась на его лице, и то же самое он заметил в лице Марины. Оно вспыхнуло, и смущенная, потерянная улыбка, словно не находя себе места и опоры, затрепетала на нем. Смутно осознавая нелепость этого, Бритвин круто и неловко как-то повернул в сторону и подошел к Марине вплотную.
— Добрый вечер, — сказал он.
— Здравствуйте.
Оба замолчали. Бритвин не то что не находил слов, он и не искал их, а просто смотрел и смотрел на нее, не испытывая при этом ни малейшей неловкости. Он видел, как она попыталась справиться с собой, погасила усилием улыбку, придавая лицу официальное, хоть и вполне приветливое, выражение. Но радость и тревога проступали в глубине ее глаз.
— Что вам найти? — спросила она наконец.
Бритвин, с трудом припоминая, перечислил ей несколько старых журналов.
— Запишите, пожалуйста, — сказала она, направляясь к своему столу и как бы приглашая его за собой. — Трудно, знаете ли, запомнить…
Бритвин записал номера журналов на поданной ею бумажке, и она неторопливо ушла. Было очевидно, что, если она не отослала его к той молоденькой девушке за кафедрой, а сама занялась с ним, значит, она признает, что между ними есть некие особенные, не формальные, личные отношения.
Марина вернулась с журналами и подала их Бритвину. Он поблагодарил, чувствуя, что надо непременно поговорить с ней о чем-нибудь, закрепить ту зыбкую, слабую связь, которая наметилась между ними.
— Опять пусто у вас, — сказал он.
— Да… Только вы и выручаете. — Она искоса, лукаво посмотрела на него и улыбнулась.
— Буду и впредь стараться! — сказал он с солдатской бравостью, и они рассмеялись теперь уже вместе.
— Посмотрим, посмотрим… Тяжело, наверное, в такую пору о болезнях читать?
— Что делать, профессия.
— А вы какой врач?
— Нейрохирург.
— О-о, — протянула она с уважением. — Это серьезно.
— Довольно-таки.
— Ну, что ж, занимайтесь вашим серьезным делом. — Она чуть кивнула, как бы отпуская его.
Бритвин решил пробыть в читальном зале до закрытия, а потом предложить Марине подвезти ее домой. Самое время сделать такой шаг, да и выглядит он естественно и ненавязчиво. Обычная вежливость. С другой же стороны, это будет (если, конечно, удастся) немалым сдвигом в их отношениях. Побыть наедине в машине, поговорить без помех — не пустяк. А если предложить за город выехать, закат, скажем, с Белой горы посмотреть и получить согласие, то выйдет совсем хорошо.
При всей расчетливости этих своих мыслей Бритвин чувствовал себя возбужденным и радостным.
Марина сидела неподалеку и писала что-то. Бритвин видел ее склоненную светловолосую голову, смуглое, тонкое и чуть печальное, как это часто бывает у людей за работой, лицо. Он старался смотреть на нее пореже, но не выдерживал, взглядывал снова и снова, и каждый раз прилив радости и возбуждения охватывал его.
Он не надеялся, что сможет всерьез поработать в те два часа, которые оставались до закрытия библиотеки, но неожиданно это удалось. Отрывая взгляд от Марины, усилием гася мысли о ней, Бритвин погружался в журнальную статью, читал, конспектировал, и, странно, тот эмоциональный подъем, который давало ему присутствие Марины рядом, не только не мешал работе, но помогал, обостряя мысль, позволяя видеть и детали, и целое ярко, четко, объемно. Чувствуя, что устает от напряжения, что работа мысли притупляется и глохнет, он выпрямлялся, глубоко вздыхал, взглядывал на Марину, и тогда так отрадно было ему видеть все милые для него особенности ее лица, фигуры, позы. Он смотрел и смотрел, и это резкое отключение от дела давало такой глубокий отдых, что уже через несколько минут он испытывал свежесть и способность с новыми силами вернуться к работе. Так оно и шло вперебивку: работа, Марина, работа… Бритвину померещилось даже, что он какой-то удивительно плодотворный и одновременно приятный жизненный срез во всем этом уловил, какое-то «золотое» сечение. Вот так бы и жить лишь в этом срезе — работа, любовь, работа… Вот этот один цикл и оставить, чтоб больше ничего, никакого житейского сора не примешивалось сюда.
Ко времени закрытия библиотеки Бритвин успел законспектировать две статьи и, главное, хорошо представил себе их место в монографии. Немного получится, машинописная страничка какая-нибудь, но ведь насколько к месту, к делу!
В половине девятого зал опустел, ушла даже молоденькая девушка, сидевшая за кафедрой, и Бритвин с Мариной остались вдвоем. Она поглядывала на него ожидающе, но он сделал вид, что не замечает этого.
Пусть подойдет и скажет, решил он, вот тогда и можно предложить подвезти ее. И она подошла, и он, как бы с трудом отрываясь от работы, поднял к ней лицо.
— Закрываем, к сожалению, — сказала она мягко.
— К большому сожалению, — отозвался он, откидываясь на спинку стула и пристально глядя на нее снизу вверх. — Давно мне так хорошо не работалось.
— Приятно слышать. Будем надеяться, что это не в последний раз.
— Будем надеяться, — повторил он, вставая. — Спасибо вам. — Он протянул ей стопку журналов. — Может быть, позволите подвезти вас? Я тут с машиной.
— Позволю, — улыбнулась она. — Если вас не затруднит.
Ехали молча. Свернув на улицу, где жила Марина, Бритвин сказал как можно обыденнее и проще:
— Может, прокатимся немного?
— Зачем?
— Так. — Он пожал плечами. — Сейчас только в машине на ходу и прохладно, больше нигде. За город можно выехать, закат с Белой горы посмотреть. Не пожалеете, ручаюсь.
— Ну, уж если ручаетесь, тогда поехали. А что это за Белая гора такая? Никогда не слышала.
— Как расскажешь?.. Сейчас посмотрите, это рядом. А слышать вы о ней и не могли, это я ее так называю.
Меловую гору километрах в двух в стороне от автотрассы Бритвин обнаружил несколько лет назад и с тех пор нет-нет да и заглядывал туда. Чем-то она привлекала его, странно и необъяснимо. Приезжал он всегда один, ненадолго, порой лишь сигарету выкурить, успокоиться, отвлечься от ежедневной рабочей мороки и суеты. Это было его интимное место, и он подумал, что не случайно ему захотелось показать его Марине.