Было около четырех, и Бритвин не привык в будний день находиться дома в такое время. Ему вспомнилось, как он сказал своим ребятам, что намерен уйти сегодня пораньше, как наспех распоряжения дополнительные по этому поводу им давал, а потом вдруг сообразил, что, в сущности, уходит с работы вовремя. Это его даже удивило — надо же так свыкнуться с двумя-тремя часами сверхурочной работы и ординаторов к этому приучить. Что ж, значит, на работе ему лучше и некуда после нее спешить. Так вот исподволь, незаметно, жизнь все больше становится работой, а работа — жизнью. Там, в больнице, в отделении, для него центр всего — и интерес главный, и люди главные, и даже, как ни странно, отдых — и музыку хорошую иной раз удается послушать, и не о деле, на общие, так сказать, темы, поговорить. И даже рюмку коньяку выпить в конце дневных трудов праведных.
Марины не было полчаса, сорок минут, час, и Бритвин беспокоился все больше. Три дня со времени их последней встречи он жил с счастливым ощущением наконец-то достигнутой цели, а теперь его начали мучить сомнения. Он даже думал, что для нее, может быть, случившееся между ними на Белой горе и не имеет такого уж важного значения, что как раз после этого она и могла решиться прекратить отношения с ним. Как ни нелепы были такие мысли, как ни противоречили они тому мнению, которое он составил для себя о Марине, они приходили к нему снова и снова. И то, что она захотела сама навестить его, тоже начинало выглядеть подозрительным. Ведь не явиться на встречу, назначенную где-нибудь на улице, знать, что человек ждет тебя там, — одно, а не прийти к нему домой — совсем другое. Бритвину уже казалось, что этим она как бы оставила за собой свободу, возможность выбора — приходить или нет. Предполагал Бритвин и какие-нибудь непредвиденные обстоятельства, которые могли возникнуть у Марины дома или на работе, несчастье какое-то, болезнь, но эти предположения были странно легки и зыбки и надолго не задерживались у него в голове.
Когда Бритвин уже хотел позвонить Марине на работу, раздался звонок в дверь. В первые минуты после того, как Марина вошла, он воспринимал ее со странным отчуждением, словно малознакомого человека. То, что было между ними, что объединяло их, как бы вдруг исчезло куда-то, и он видел в ней всего лишь гостью, а в себе — вежливого хозяина. Возможно, нечто похожее испытывала и Марина, проходя из прихожей в комнату, усаживаясь в кресло и со скрытым любопытством осматриваясь. Такое у нее было лицо: официально-гостевое.
Пока Бритвин накрывал на стол, они и переговаривались в тоне официальной вежливости, словно рядом был кто-то третий, который мог их слышать. Она рассказывала, почему опоздала, он слушал, вставляя слово-другое, потом сам начинал говорить о пустом и незначительном. Оба чувствовали неестественность своего поведения и никак не могли из него выйти. Лишь когда выпили вина, Марина вдруг сказала с такой болью и искренностью, что Бритвин вздрогнул:
— Господи, как же мне было трудно!
— Что?
— Прийти к тебе.
— Почему?
— Страшно было. И идти не могу, и не идти не могу. Пришла все-таки…
— Вот и умница. — Бритвин со стыдом почувствовал, что не то сказал, не так.
— Уж куда умней.
Бритвин заметил, что за те три дня, пока они не виделись, лицо у нее похудело, обрезалось, и ощутил странную смесь жалости и удовлетворения. Очевидно было, что и эти дни, и этот визит дались ей нелегко. И тем не менее вот она, перед ним. Пришла все-таки. Смогла. Значит, хотела по-настоящему.
В конце свиданья Бритвин, неожиданно для Марины, поймал устремленный на него взгляд. В нем с такой очевидностью были видны и любовь, и нежность, и восхищение, что он ощутил прилив радостной гордости и одновременно тревогу. То чувство, которое выражали ее глаза, словно бы накладывало на него некую нелегкую ответственность, а он не был уверен, сможет ли с ней справиться.
Марина причесывалась и подкрашивалась перед зеркалом, а Бритвин сидел поодаль в кресле и курил. Он чувствовал себя опустошенным и усталым, но усталость была не тягостна, а приятна.
— Не смотри! — сказала вдруг Марина. — Я не люблю.
Бритвин вспомнил, как смела, естественна и безоглядна была она каких-нибудь полчаса назад, и улыбнулся. Эта ее противоречивость показалась ему необыкновенно милой. Он отвернулся к окну и все-таки не выдерживал и изредка посматривал на нее.
— Все, — сказала она. — Теперь можно.
— Красивая…
— Спасибо. Ох, да что же это такое! — Она прижала ладони к вискам. — К тебе прийти еле-еле с силами собралась и уходить не легче. Понимаешь, врать я не умею. В прошлый раз вернулась домой и чувствую — все на мне написано. Прямо хоть лицо руками закрывай. Кошмар какой-то.
— Да… — неопределенно протянул Бритвин.
Он не хотел это обсуждать. Это было ее дело. Помочь он ей не мог, а стало быть, и говорить не о чем. Пустая трата слов и нервов. С такими вещами каждый должен справляться в одиночку.
— Мне пора, — сказала она, вставая.
— Я тебя провожу.
— Нет, нет, ни в коем случае.
— Ну, что ж, — кивнул Бритвин, — смотри, тебе виднее.
Он был доволен и тем, что она пришла к нему сама, и тем, что теперь одна от него уходит. Самостоятельная женщина, с такой легко иметь дело.
— Когда мы встретимся?
Марина долго молчала и вдруг посмотрела на Бритвина так просто, так незащищенно, что ему стало не по себе.
— А стоит ли? — спросила она тихо.
— Тебе со мной было плохо?
— Мне было хорошо. Это-то меня и пугает. Не прекратить ли, пока еще, кажется, можно.
— Можно, ты думаешь?
— Не знаю… Ничего я не знаю, — сказала она с отчаянием… — Разве я знала, что будет то, что было. Ничего я не знала… Понимаешь, у меня дома все нормально. И с мужем, и вообще…
Бритвин молчал. Да и что он мог сказать? Не уговаривать же ее, в самом деле. А, кроме того, в самой глубине души он был уверен, что ей некуда от него деться. Теперь уже некуда.
— Решай, — сказал он.
— Знаешь, позвони мне на работу в конце недели…
Она бессмысленно щелкала замком сумочки, и пальцы ее дрожали.
— Так мы встретимся? — спросил он настойчиво.
— Я не знаю… Позвони…
Он понимал, что она, подсознательно, может быть, ждет, что он станет ее убеждать, упрашивать и ей станет легче. Но как раз этого он и не хотел делать. Незачем брать на себя лишнее. Пусть все, что касается ее самой, она сама и решает. И платит потом за все сама. К тому же, что тут решать, все решено уже. Подумав так, Бритвин ощутил острый толчок стыда. В его самоуверенности было что-то нехорошее, мелкое… Он сумел подавить это чувство и сказал:
— Хорошо, в пятницу я позвоню. Во второй половине дня.
Он обнял ее, они постояли так немного, а потом она отстранилась и быстро вышла из комнаты.
Оставшись один, Бритвин привел квартиру в обычный порядок и замялся в нерешительности. Вечер почти целиком лежал впереди, и надо было занять его как-нибудь. Подумав об этом, он даже усмехнулся — давно подобной проблемы перед ним не стояло. Впрочем, и теперь не стоит. Поработать надо. Выпил он какие-то две рюмки и сейчас совершенно трезв. Конечно, поработать, что ж еще.
Он достал бумаги и скоро погрузился в них, довольный тем, что так хорошо сумел переключиться. Сначала, правда, мысли о Марине мешали ему, потом постепенно исчезли и вернулись вновь уже перед самым сном. Он думал о том, как сильно ему повезло с ней. Прекрасная женщина. Красивая, умная, теплая. Подробности прошедшего свидания мелькали в его воображении, и он невольно и незаметно для самого себя начал улыбаться. Хорошо все было. Просто чудесно. И впереди у них такого же много-много. Он чувствовал, что эта связь надолго, что он, наконец, нашел то, что упорно искал. Поведение же Марины перед уходом так понятно и объяснимо. Стоящая женщина и должна терзаться и переживать в подобной ситуации, как же иначе? Необычно, сложно, трудно… Но потом это пройдет. Перемелется понемногу.