И это несмотря на страшные потери военных лет: на обелиске, воздвигнутом в память о погибших, насчитывалась сто одна фамилия!
В соседней Радоме тоже оживленно: повсюду строят новые дома или перестраивают старые. Стук доносится даже с крыльца, мимо которого мы идем, где орудует совсем еще малыш.
А на обелиске — еще сорок пять имен, причем особенно часто повторяются Кармановы и Сауковы.
Павел Алексеевич свез нас на своей моторке вниз по Мезени. Вскоре мы оказались в деревне Чучепала. Жители объясняли это название тем, что некогда сюда вторглось огромное вражеское войско — чуча (искаженное «чудь»?), а потом вдруг чудесным образом исчезло, словно сквозь землю провалилось — «пало».
Остановились у Александры Максимовны Кузьминой, очень приветливой и словоохотливой.
— Где мелко бродила, где глубоко, за коробок (спичек — Л. Г.) работала, а производства не бросала! — весело и горделиво говорила эта «золота молодка», как звал ее свекор. Тут же привела и цифру стоимости трудодня — девять копеек.
В войну же ей случилось быть мобилизованной на лесоповал, где вообще работали только за паек. «Белее бересты была», тогда как обычно «на щеках — зарева» (румянец).
Теперь у нее пенсия — шестьдесят пять рублей, а у мужа будет пятьдесят пять. Несомненный «рост благосостояния», поскольку до 1953 года все, сообща с дочерью Любой, не зарабатывали и шестидесяти. И даже «золота молодка» упомянула, что тогда «люди уже на все готовы были» (подобную фразу я услыхал там еще от кого-то).
С негодованием вспоминала Александра Максимовна, как в одной семье в недавние годы за недоимки отобрали самовар и поставили в магазин на продажу. Старик-хозяин Христом-Богом умолял знакомых выкупить: тяжело было смотреть!
Еще о налогах и недоимках. Не попав на самолет, мы как-то заночевали у начальника аэропорта Михаила Николаевича Семенова, и он рассказывал, что до его ухода на фронт родителям пришлось даже корову продать, чтобы выплатить военный налог (по пятьдесят рублей на родителей и двух сыновей). От Михаила Николаевича, который учился на саперных курсах в Архангельске, мы едва ли не впервые узнали о частых бомбежках этого города и царившем там голоде: прямо на улицах умирали, трупы сваливали в общую яму...
Сам рассказчик, раненый и контуженный под Пинском, вернувшись домой, работал в колхозе бухгалтером, а, когда был арестован председатель, который как-то небрежно обошелся со сталинским бюстом, Михаила Николаевича определили на освободившийся пост, хотя из-за контузии он еле слышал, что говорят на собраниях. Райком партии даже снял его (своя рука — владыка!) со второй группы инвалидности, чтобы нельзя было отказаться от работы. А когда Михаил Николаевич все же как-то исхитрился извернуться, то — видно, по той же райкомовской механике, — удивительным образом остался без трудового стажа.
Раскулаченных односельчан Александра Максимовна поминала добром (как многие и в других местах): «Работники были...». Когда через сорок лет после «великого перелома» в деревню приезжал сосланный священник, его встретили хорошо.
С войны в Чучепалу не вернулись сорок два человека, в том числе двое из пяти братьев нашей хозяйки.
Ниже по Мезени, в деревне Палащелье под шум зарядившего на два дня дождя свою одиссею рассказывала нам Тамара Сергеевна Новикова. Было ей в войну шестнадцать, отец погиб (вообще вернулось пять-шесть человек из шестидесяти мобилизованных). Тем не менее, когда она, мобилизованная на трудфронт, не смогла добраться до Архангельска из-за распутицы, ее судили («Два месяца отсидела, как в гости сходила»). Матери же с детьми определили пенсию в семьдесят рублей, и то не сразу. Выдавали пять килограммов ячменя на полгода и более. Как перебивались? Толкли солому и пекли.
У соседей же как раз 22 июня 1941 года медведь корову задавил. Как выжили — непредставимо. «Тогда война была, так мы все замерли», — объясняет женщина, почему мала ростом. (И как тут не вспомнить абрамовскую Лизу Пряслину, о которой старший брат с горечью думал: «Как болотная сосенка-заморыш», и ее младших братьев — «худющих, бледных, как трава, выросшая в подполье»).
Несчастья и позже преследовали соседскую семью: из девятерых детей один утонул в пороге, другой «убился с елки за куницей» (на охоте), третий по пьянке удавился, одна девочка «просто» умерла. Мать живет на сорокапятирублевую пенсию, и никто из оставшихся детей ей не помогает. «Ты только на гулянку взрослая!» — ругает она одну из дочерей и мрачно отзывается о бросивших ее и деревню: «Уезжают, чтобы вином залиться!»