А когда на и без того трудной дороге преобразований возник заслон пресловутого ГКЧП, не кто иной, как Яковлев, объединил коллег для печатного отпора, сопротивления ему. И казавшаяся поначалу лишь мимолетным эпизодом этой борьбы «Общая газета» вскоре стала новым домом неугомонного редактора».
Прервусь на этом, чтобы вернуться в те времена, когда, гуляя по опустевшим пляжам Рижского взморья, мы говорили и об усиливающемся застое (как раз в те дни было объявлено военное положение в Польше), и обо всей нашей многострадальной истории.
Через два года Егор, как я здесь стану далее называть его по праву завязавшихся тогда добрых отношений, напечатал в «Известиях», где возглавлял отдел «коммунистического воспитания», мою статью о Дороше (в связи с юбилеем давно покойного писателя) и почти сразу предложил мне вести постоянную рубрику, посвященную новым книгам. Я несколько настороженно предупредил, что не хочу и не буду отзываться на сочинения «руководящих» писателей, на что получил ответ, что можно же писать о самой разной литературе.
Времена стояли такие, что эта затея чуть было не оборвалась на первых же порах. Третьей по счету моей колонкой должна была стать рецензия на книгу Дмитрия Сергеевича Лихачева. Но вот приходит Егор к ответственному секретарю газеты (и своему близкому приятелю!) Игорю Нестеровичу Голембиовскому и вдруг видит на столе гранку этой рецензии с резолюцией: «В разбор».
Что? Как? Оказалось, заведующий литературным отделом Г.Г. Меликянц, вообще, по-видимому, ревновавший к яковлевской «новации», снаушничал, что Лихачев, дескать, на дурном счету у начальства (видимо, имелся в виду секретарь ленинградского обкома Романов) и совершенно не к чему пропагандировать его сочинение!
Ну ладно, с этим Егор управился. Но вскоре уже заместитель главного редактора Лев Корнешов на редакционной «летучке» тоже навалился на «новорожденную».
И тут Егор дал своим противникам решительный бой, зафиксированный в стенографическом отчете следующим образом:
«Должен сказать вам, что, когда... задумывалась эта рубрика, я далеко не был уверен, что она получится. Прежде всего мне казалось невероятным, что найдется автор, непременно известный, уважаемый, который будет готов ради нас отдавать примерно два-три дня в каждой неделе: новую книгу надо найти и ее надо прочитать, и надо написать рецензию. Поверьте мне, писать рецензию на трех страницах значительно труднее, чем на десяти...
С самого начала, с первого появления этой колонки, было огромное количество замечаний, сложилась атмосфера не поддержки нового дела, а максимального неприятия его, то есть та атмосфера, когда, выслушав бесконечный поток замечаний, надо плюнуть на новое дело и махнуть на него рукой. Не буду перечислять все, что было, напомню лишь, что то требовали план рецензий на месяц вперед, не считаясь с тем, что это действительно новинки недели, а не давно появившиеся издания, то требовали на прочтение книгу, прежде чем писать рецензию, хотя целый ряд выступлений Туркова делался по верстке, подписанной в печать...
Наконец дошло до того, что... Лев Константинович Корнешов заявил, что от колонок Туркова пахнет русофильством, а публикация их весьма чревата для редакции. Я тешу себя надеждой, что Лев Константинович не понимает смысла этого термина «русофильство»... И я не могу понять, почему обращение к публицистике Карамзина, размышления о судьбе маленького города вызывают подозрения в русофильстве».
Далее шла пламенная, хотя и приправленная гиперболами, речь о «боевом прошлом автора», который, дескать, на фронте вступил в партию (чего отродясь не бывало, но ведь поди ж ты — уже в новейшие времена Сергей Иванович Чупринин станет каяться, что в своем словаре писателей тоже зачислил меня в члены КПСС. Вид, что ли, у меня такой — большевистский?!)
Одним словом, колонка прижилась, тем более, что новый «шеф» газеты, Иван Дмитриевич Лаптев, ее весьма одобрил.
Помню свой довольно комичный разговор с секретарем Союза писателей по критике В.М. Озеровым, который всякими околичностями старался выведать, кто же мне «ворожит», ибо иначе это еженедельное «явление Туркова народу» представлялось ему совершенно необъяснимым.