...Неужто мы не в силах осознать, что... разноликий булыжник — совсем не радостное свидетельство нашей демократической зрелости, не один из моментов капитального ремонта нашего общего дома, а весьма эффективное средство его разрушить?»
Некогда Щедрин писал о том, как порой выцветает, выхолащивается или даже превращается в свою противоположность, присваивается чужими, грязными и алчными руками «хорошее слово» — прогрессивная идея, доброе начинание. На нашей памяти это происходило не раз. Пришел черед и «перестройке», «реформам» и «демократии».
Очищение идеалов социализма диковинным образом обернулось их поруганием и отвержением, борьба с неравенством, антидемократизмом, пресловутыми привилегиями для «верхов» — колоссальным имущественным расслоением, нищетой миллионов людей; «ускорение» экономического развития — катастрофическим спадом производства и гибелью научно-технического потенциала.
Во многом это было подготовлено и обусловлено всей предшествующей «циркуляцией» существовавшей социально-экономической системы.
Почему я прибегнул здесь к горестно-ироническим кавычкам?
Циркуляция, круговращение крови в человеческом организме обеспечивает необходимый обмен веществ между тканями и внешней средой — снабжение органов кислородом, выведение углекислого газа, терморегуляцию. У нас же в общественном организме циркуляция все чаще и больше нарушалась, живительного притока «кислорода» новых идей в самые различные органы, начиная с руководящего «мозга», поступало все меньше. Все более склерозировавшаяся система самоубийственно отвергала все свежее, спасительное, способное обновить и улучшить существующий порядок, и так же вытесняла людей, которые в ее глазах хотя бы в какой-то степени воплощали эти беспокойные веяния.
Если говорить о так называемом верхнем эшелоне власти, то — пусть в сравнительно мягком варианте — это произошло с Косыгиным и его довольно скромными реформаторскими поползновениями. В нижних же звеньях с «еретиками» расправлялись, не церемонясь, как, например, с агрономом Худенко, из-за своих нововведений окончившим жизнь в тюрьме.
Что касается литературы, то «нет повести печальнее на свете», чем история журнала «Новый мир» и его многолетнего редактора Александра Твардовского, не только искренно веровавшего (до поры) в социализм, но и всемерно стремившегося способствовать его развитию и очищению. Все его попытки дать больший простор самостоятельной мысли и действительно реалистической литературе встречали яростное неприятие, и дело завершилось отрешением великого поэта от должности и скорой его смертью.
Выше уже упоминалось о подобных же злоключениях Егора Яковлева.
Поучителен и пример тоже ныне покойного критика Игоря Александровича Дедкова, который был в столичном университете одним из вожаков молодежи, но после окончания университета был спроважен подальше от центра событий, в Кострому.
Потребовались годы, чтобы благодаря своему таланту и работоспособности Игорь Александрович сумел даже в застойную пору выбиться в первый ряд критиков и активнейшим образом способствовал, по выражению Щедрина, расширению арены реализма в литературе.
Казалось бы, перестройка и дальнейшая ликвидация угнетавшей его системы предоставляли Дедкову еще больший простор для деятельности: наперебой звали в столичные редакции, вернули в Москву, даже пост министра культуры предлагали.
Однако и в эпоху, наступившую после распада СССР, судьба этого человека оказалась драматичной, и я к этому «сюжету» скоро вернусь.
Знаменитый русский историк С.М. Соловьев иронически вспоминал, как во «взбаламученном море» шестидесятых годов позапрошлого века вдруг «из либерала, нисколько не меняясь, стал консерватором».
Подобное испытали и некоторые из нас, в том числе Дедков. И чтобы передать чувства, нами тогда владевшие, приведу сказанное в моей статье, напечатанной в начале драматического 1991 года как раз в журнале, в котором уже работал Игорь и который пока еще носил прежнее название — «Коммунист», но уже освободился от своей прежней лютой ортодоксальности и вскоре стал по праву именоваться «Свободной мыслью»:
«Все вспоминаются стихи «немодного» нынче поэта:
Лошадь на круп
грохнулась.
И сразу
за зевакой зевака,
штаны пришедшие Кузнецким клешить,
сгрудились.
Смех зазвенел и зазвякал:
Лошадь упала! —
Упала лошадь!
Что-то похожее и нынче происходит. Общественный строй, который десятилетиями непререкаемо объявлялся абсолютным благом, величайшей победой или, на самый худой конец, — чрезвычайно удачным экспериментом, обнаружил свои катастрофические изъяны и пороки. Зашатались — и в фигуральном, и в буквальном смысле — пьедесталы его пророков и устроителей. И, кажется, уже только ленивый не пульнет в них и в тех, кто пошел за ними, ехидным словцом или прямой издевкой.