Готовность всем сердцем откликнуться на «чужие» заботы и нужды была присуща Дедкову с ранних лет. Еще в студенческие годы в дневнике появляется совестливая запись: «У меня новый дорогой костюм, а у него дешевенький, невидный. У меня позади школа и два курса университета. А у него?.. У него — инвалидность второй группы и двое детей. Образование — 9 классов. Будущего нет — учиться не позволяет рана. Разве это справедливо? Он в 17 лет пошел на фронт — я не видел горя... Разве имею я право жить лучше, чем он сейчас?»
Подобные «высокие окликающие голоса», о которых он напишет в статье о Куранове, тревожные, будоражащие, зовущие, особенно явственно расслышал Дедков в своем костромском «захолустье».
Подходящее ли слово?! Это Кострома-то «далека от культурных центров» (смотри словарь на «захолустье»!), с ее дивными архитектурными ансамблями, музеями, библиотеками (где Дедков вскоре и навсегда стал «своим» человеком), со Щелыковом, этим «рабочим кабинетом» А.Н. Островского, с памятью о Катенине, Некрасове, Писемском, Кустодиеве, Розанове, Флоренском?!
«Периферия»? И как это пришло в голову окрестить громадные российские пространства словом, которое толкуется как «внешняя, расположенная по сторонам, не центральная часть чего-то»! Этак ведь можно, скажем, поля и леса зачислить в «периферию» деревни... Нет, не какие-то задворки, а почва, плодороднейший чернозем отечественной культуры и истории — вот что такое провинция.
Можно сказать, что Дедков целых два «вуза» окончил, — не только столичный, но и «провинциальный университет», по выражению любимого Игорем Герцена, который тоже там, в Вятке и Новгороде, с успехом обучался.
Когда Дедков позже скажет об истоках шукшинской прозы: «Тут отзвук исповедей, излитых в пристанционном буфете, тут Шахерезада общего вагона», он малость и свои собственные «университетские курсы» добром помянет.
Чтобы определить смысл и содержание его костромских дневников, нет лучше блоковского выражения: «подземный рост души».
«Краешком высовываться», если еще раз вспомнить собственные дедковские слова, он стал уже в своих разнообразнейших заметках и статьях в местной печати. «...Читатели в анкетах пишут обо мне добрые слова, — отмечено в дневнике. — Ни о ком другом не пишут».
В 60-е же годы Дедков как критик начал выходить на всесоюзную орбиту, а в 70-80-х становится одним из самых заметных, активнейшим образом работающих представителей этого поистине горячего цеха. Уже первый сборник его статей — «Возвращение к себе» (1978) — вызвал много одобрительных откликов.
Еще в 1960 году, живя в вологодской деревне Шабаново (ныне уже не существующей), Дедков исписывал страницу за страницей дневника, размышляя о молчаливых опустевших избах, о таких, как тетя Тася, не дождавшаяся с войны жениха, и горестно и гневно заключал: «Историки все еще пишут жизнеописания вождей... без конца твердя о народе — творце истории... Будь на свете Господь Бог, взял бы он за шиворот нашу любезную историческую науку и привел бы ее к творцам истории за стол, под черную икону, под фотографии убитых, и сказал бы так: здесь ваш единственно верный первоисточник. Вслушайтесь, как дышит этот дом, сложенный сорок лет назад, вглядитесь в морщины хозяйки, в ее отполированные трудом ладони; в ее выцветшие глаза...»
Это написано не только до большинства его собственных статей, но даже до подлинного разворота «деревенской прозы». Тут исток и его первой статьи в «Новом мире» («Страницы деревенской жизни»), и других — о Федоре Абрамове и Василии Шукшине, Валентине Распутине и Евгении Носове...
Из тех же «провинциальных» родников, обогащенных к тому же и собственной детской памятью («Мне было семь, когда в сорок первом мы бежали из Смоленска в ближние, а потом в дальние деревни, в ближние, а потом дальние города», — скупо обмолвился Дедков однажды; вот тебе и «не видел горя»; а если еще заглянуть в воспоминания, запечатленные в дневнике...), — из них же и постоянное тяготение ко всему, связанному с трагедией войны, с памятью о погибших.
Думается, что с писателями фронтовых поколений Дедкова роднила еще и некоторая общность судьбы — сознание невостребованности. Высоко ценимый критиком Валентин Овечкин в конце войны написал повесть «С фронтовым приветом», герои которой много раз размышляли о будущей мирной жизни, о необходимости исправить допущенные ошибки, о разных возможностях будущего развития общества. Вполне возможно, что об этом думали многие. Но, как известно, сталинская политика послевоенных лет стремилась жестоко пресечь эту опасную «самодеятельность», вытравить мало-мальски критический дух.