В свою очередь подобный «от ворот поворот» испытало и дедковское поколение, что он сам ощущал очень остро. «Мы жалеем бездействующие механизмы и машины, — замечает он в 1964 году. — Но кто сосчитал КПД современного человека?» И уже совсем «лично»: «...Простаивает без надобности кому-либо, чему-либо моя душа». А еще десяток лет спустя, после крушения планов работы в интересном журнале «Проблемы мира и социализма», констатирует: «Такие люди, как я, им не нужны».
Тут, помимо драмы Дедкова, проступает и другая — самой общественной системы, упрямо отторгающей, отталкивающей как раз тех, кто был бы способен ее обновить, улучшить, придать ей поистине «человеческое лицо». Характерно, что еще во времена университетских злоключений Дедкова один из его защитников вопрошал в «высоких» кабинетах: «С кем вы останетесь, если такие головы вам не нужны?» Будущее ответило на этот вопрос самым исчерпывающим образом.
В монографиях недавних времен о писателях или других деятелях культуры XX века почти неизменно содержалась фраза: «Только после Великой Октябрьской социалистической революции его талант смог полностью развернуться», или нечто в этом же духе. Быть может, нам еще предстоит и в новых сочинениях увидеть аналогичные штампы: дескать, лишь после августа 1991 года, и т. д., и т. п. Но, увы, сам я лишен счастливой возможности стать в этом отношении «первопроходцем»!
Да, как писал Дедков уже в перестроечную пору, в 1988 году, «то, за что ратовал, многое осуществилось, становится общим местом...» Да, недавний «поднадзорный» еще в 1987 году получил приглашение стать обозревателем журнала «Коммунист» (позже — «Свободная мысль»). И то, что именно Игорь Александрович с августа 1991-го и до своей, увы, ранней кончины был там первым заместителем главного редактора, — не свидетельство ли огромных перемен?
Однако ничто более ярко, чем этот же дневник, не передает пережитую Дедковым в последние годы жизни драму.
Не поддаваясь послеавгустовской эйфории, охватившей многих деятелей, Дедков одним из первых подметил опасные тенденции, возникшие в обществе, когда «политическая ставка была сделана не на лучшие, а на худшие качества человека»: «Теперь первой общественной и человеческой ценностью объявлена способность к личному обогащению, и этой целью освящены все методы и пути ее достижения».
Одна из лучших статей критика этой поры — «Иллюзия чистого листа»: о традиции отношения к жизни как к объекту для всяческих экспериментов, отношения, объединяющего «теоретиков революции и тотальных шоковых реформ», равно убежденных в собственном праве «разрушать и строить заново, не очень-то церемонясь в обращении с материалом, увы, живым и потому недостаточно прочным».
В отличие от них Дедков был подлинным демократом, принимавшим близко к сердцу и ежедневные житейские злоключения бедного «материала» («Как живете, мои мальчики? Что жуете, мои мальчики?» — только ли к своим детям обращены эти слова?), и всю потрясенность происходящим, когда «разрастается вокруг чужой мир» и «нам хотят сказать, что все, чем мы руководствовались в жизни, чему следовали в поступках — ничто».
«Многие теперь, наверное, поняли, что было пережито в России в семнадцатом-восемнадцатом году, — пишет Дедков в мае 1992-го. — Тогда гнули страну в одну сторону, теперь — в противоположную... От того, что знал Гайдара, работал вместе с ним, то есть близко наблюдал (в редакции «Коммуниста» — А.Т.), все предприятие, во главе которого он поставлен, кажется мне какой-то умственной, теоретической затеей: вот приняли на редколлегии его, гайдарову, статью, и теперь вот печатаем, да не в журнале, а — по живому впечатываем в тело, плоть России».
Ради пущего оправдания своей «затеи» закоперщики и апостолы шоковой терапии и безоглядной приватизации прибегали к своего рода ковровому бомбометанию, характеризуя весь предшествующий исторический период как беспросветную кровавую темь. И хотя Дедков прежде сам писал о костоломной механике коллективизации и массовых репрессий, ему было невыносимо видеть, как, по его выражению, «расклевывают семьдесят лет жизни многих поколений». «Теперь я вроде бы попадаю в консерваторы, — дивился он. — Зато остальные, надо полагать, молодцы и прогрессисты...» Действительно, он наблюдал удивительные метаморфозы, когда в смирнехонько пересидевших эпоху застоя (порой на весьма высоких постах) вселился пылкий ррреволюционный дух: «несутся, размахивая сабельками, те же самые, что были на плаву и прежде... Только вчера они строили социализм, теперь принялись строить капитализм».