По-прежнему предельно скромная, она искренно удивлялась тому, что сотрудники не забывают ее, звонят, навещают, хотя на мой (впрочем, разумеется, пристрастный) взгляд, в этом не было ровно ничего удивительного. Ведь она была крайне заботлива по отношению к этим своим разновозрастным «детям», вникая в их дела и заботы, не однажды приходя им на помощь, распознавая дотоле дремавшие в них задатки и активно побуждая развивать их.
Очень вспыльчивая, она была столь же отходчива. Да и свое недовольство-то порой выражала весьма своеобразно. К одной из своих любимых «подчиненных» она в таких случаях обращалась на «вы» и по имени-отчеству, от чего молоденькая «Ирина Михайловна» сильно огорчалась. Приятельницы другой сотрудницы еще по университету диву давались, когда она — по их твердому убеждению, абсолютно легкомысленное существо, — оказавшись под началом у Нины, стала дельным работником.
Вспоминают, что, когда будущий ответственный секретарь журнала Е. Щукина пришла в редакцию на «смотрины», то застала столь бурную перепалку Нины с Гришей, что в смятении пеняла «сватавшей» ее Татьяне Чеховской: «Куда ты меня привела?!» А потом долгие годы трудилась с этими «крикунами» (кстати, и Таня была в сем отношении не промах!), которые, когда Катя заболела раком, сделали все, чтобы всемерно продлить ее жизнь и облегчить страдания.
В ту пору «главред» порой нежно поглаживала Катин «ежик» — стриженую после облучения голову, вздыхая о ее прежних роскошных косах.
Больно, что ни-ко-го из только что названных уже нет в живых, как и Романа Подольного, великого эрудита, любвеобильного толстяка с раблезианским аппетитом, и постоянного автора журнала, тоже дебютировавшего у Нины еще в «Литгазете» — Натана Эйдельмана.
Но даже теперь, после ее смерти, у меня сохраняются самые добрые отношения с оставшейся горсткой ее повзрослевших «детей» — Галей Бельской и двумя Иринами — Бейненсон и Прус, а также с давно ушедшим из редакции Карлом Левитиным.
Трудность перехода после довольно бурной деятельности на положение пенсионера в какой-то мере облегчилась для Нины необходимостью обживать купленную нами квартирку в кооперативном доме в подмосковном Красновидове, что она и стала поделывать с присущими ей увлечением, выдумкой и энергией.
Несмотря на случившиеся в жизни у всех у нас экономические осложнения, Нина, к счастью, наслаждалась подмосковной природой, собственноручно создаваемым уютом и — тишиной, прямо-таки разительной по сравнению с заоконным гулом нашего Ленинского проспекта. Мы ходили в Консерваторию: Нина любила музыку (в детстве училась играть на рояле и даже добилась некоторых успехов, но потом играла все реже, хотя рояль еще долго следовал за ней при переездах из Ленинграда в Москву и с квартиры на квартиру). Сильно переживая услышанное, она довольно быстро утомлялась и удивлялась, что я, реагировавший куда менее остро, могу внимать «сладким звукам» чуть не часами.
Накануне восьмидесятилетия ее здоровье резко ухудшилось. 20 августа 1999 года, когда мы делали покупки, собираясь вечером к Дорошам (в очередную годовщину смерти Ефима Яковлевича), Нина внезапно дважды подряд потеряла сознание на улице. С той поры она несколько раз побывала в 67-й больнице под наблюдением Самуила Яковлевича Бронина, которому, уверен, обязана еще несколькими годами сравнительно полноценной жизни.
Однако в первые годы нового века стало заметно сдавать сердце, и мы уже не могли совершать прежних дальних прогулок, не говоря уже о лыжных. В какой-то мере это совпало с тем, что на рубеже веков окрестные поля стали стремительно застраиваться дачками и довольно вычурными коттеджами. Отхватили новые соседи и бо́льшую, лучшую часть леса над Истрой, особенно излюбленное место наших прогулок, совершаемых порой вместе с близким приятелем, сценаристом Будимиром Метальниковым (увы, в 2001 году он умер).
Теперь во время укороченного маршрута в совсем ближний неказистый лесок мы сиживали, отдыхая, на большой упавшей березе, и мне как-то тревожно припоминалось похожее дерево, фигурирующее в «Последнем лете Форсайта» Голсуорси.
И все же мы не без удовольствия доживали последние осенние дни, почти одни в опустевшем доме.
Вернулись в Москву. И в тот самый день, когда там произошла страшная драма с захватом заложников на Дубровке, Нина в мое отсутствие упала, на сей раз дома, и сильно рассекла висок. Несколько дней спустя возникла не прекращавшаяся температура. Нину положили в 7-ю больницу, но долго не могли поставить диагноз, пока туда не приехала близкий друг всей редакции доктор Элла Григорьевна Брагина, жившая уже в Германии.