И еще одно принципиальное соображение. В одной из своих публикаций И.С. Кон высказал хотя и банальную, но от этого не ставшую менее справедливой, мысль о важности учета угла зрения, под которым обсуждается сексуальность (см.: Кон 1996: 7). Скажем, с позиции трансформации брака либо в рамках проблемы проституции или же в контексте пересмотра юридических норм педофилии. Я принадлежу к тем исследователям, кто, размышляя о превратностях сексуальной морали, отталкивается от особенностей исторического статуса института семьи. Проще говоря, с моей точки зрения, состояние и эволюция принципиальных основ семьи оказывают влияние на сексуальность и структуру эротических практик.
Монография могла состояться только благодаря тому, что автор, с любезного согласия деканов факультета социологии СПбГУ профессоров А.О. Бороноева и Н.Г. Скворцова, несколько лет читал пятикурсникам специальный цикл лекций «Социология сексуальных отношений». По понятным причинам лекционный курс составил лишь основу окончательного текста, который на протяжении ряда лет тщательно перерабатывался и дополнялся новыми идеями и эмпирическим материалом.
Моему внуку Кириллу посвящаю
<...> попытка говорить о сексе свободно и принимать секс в его реальности столь чужда основной линии всей, теперь уже тысячелетней, истории и к тому же столь враждебна присущим власти механизмам, что затея эта, прежде чем достичь успеха в своем деле, обречена на долгое топтание на месте.
Глава 1
ЭМАНСИПАЦИЯ СЕКСУАЛЬНОСТИ В РОССИИ: РУБЕЖ XIX-XX ВЕКОВ
Вплоть до 19-го столетия в России ансамбль сексуальных практик регулировался помимо правил, детерминированных обычаями, двумя кодексами: христианским (каноническим правом и христианским пастырством) и законодательным (гражданским и уголовным). Они фиксировали, каждый по-своему, разделение на законное и незаконное в этих вопросах. Важное обстоятельство: как обычаи, так и кодексы были центрированы на матримониальных отношениях. Говоря упрощенно, осуждались и нарушение супружеского долга, и поиск нешаблонных удовольствий: в реестре прегрешений числились, различаясь лишь по степени значимости, адюльтер, зоофилия, инцест, педофилия и даже избегание репродуктивной финальности (наиболее известным «мошенничеством» считался прерванный половой акт — coitus interruptus). Суды с одинаковой вероятностью могли вынести приговор как за гомосексуализм, так и за адюльтер, как за браки «самокруткой»{1}, так и за скотоложество.
Со второй половины XIX века, в связи с интенсивным формированием нового общества — буржуазного, снижается, хотя и не без сопротивления, вмешательство института Церкви в супружескую сексуальность и деторождение{2}. Наблюдатели отмечают медленное и противоречивое нарождение зачатков автономии имманентных правил сексуальности от соответствующих законов матримониальности. Так, М. Фуко высказал по поводу этой тенденции осторожную гипотезу: «Было бы неточностью сказать, что диспозитив сексуальности заменил диспозитив супружества. Можно вообразить, что однажды, быть может, он его и в самом деле заменит» (Фуко 1996: 210).
В отмеченных условиях перенять инициативу рационального осмысления и контроля сексуальности, придать ей светский характер оказались способными медицина (перверсии, неврозы, отчасти, проституция), право (гомосексуализм, инцест и та же проституция) и педагогика (мастурбация, абстиненция). Каков же вклад в обсуждаемую тему каждой из наук?
МЕДИЦИНА. Большим шагом вперед, без сомнения, явился факт освещения тематики, связанной с эротикой, с нейтральных позиций. Но даже медицина пола, в силу живучести предрассудков, не желала изучать сексуальность как таковую, касаясь главным образом перверсий, отождествлявшихся ею с «преступлениями против нравственности». Это была наука, подчиненная императивам иудео-христианской морали, которую она и воспроизводила в форме разновидности медицинской нормы.
Для психиатров XIX века (Р. Краффт-Эбинг, А. Молль, X. Эллис, П. Ковалевский) критерием нормы в обсуждаемой области служила «естественность» направленности влечения. Естественной, т. е. нормальной (не только в физиологическом, но и в моральном смысле), признавалась такая сексуальная практика, которая реализовывалась с лицом противоположного пола и преследовала прокреативную цель. С другой стороны, неестественным (и, следовательно, аморальным) считалось влечение, направленное как на лицо своего пола, так и противоположного с установкой на получение удовольствия. Сдержим же слезы. Здесь высветилось, прямо скажем, не какое-то специфическое «психиатрическое» виденье, напротив, для эпохи господства христианских ценностей описанный стереотип был скорее правилом, чем исключением. Показательно в этом смысле высказывание кенигсбергского философа. «Цель природы, — писал И. Кант, — в совокуплении мужчин и женщин, — в продолжении, то есть сохранении, рода; поэтому, по меньшей мере, нельзя действовать против этой цели. Но позволительно ли, не принимая во внимание эту цель, такое совокупление (даже если это происходит в браке)?» (Кант 1965: 363){3}.