В 20-м столетии с усложнением социальных отношений система жесткой регламентации утрачивает эффективность, становится невозможным регулирование нравственного поведения массы людей исключительно посредством единообразных предписаний, поскольку актуальные ситуации многообразны и непредсказуемы. Обычно традиционный контроль срабатывал эффективно до тех пор, пока сексуальность удовлетворяла по преимуществу надличностную витальную нужду — перманентное воспроизводство поколений. С тех пор как большинство социальных акторов стали осознавать несводимость сексуальности к прокреации, отношение к универсальной системе пересматривается. Со временем нарождается внутриличностный источник регуляции: поначалу на эмоциональном уровне — стыд, а впоследствии на когнитивном — совесть.
Современная нравственность, нет сомнения, является такой формой социального контроля активности (в том числе эротической) человека, которая учитывает всю сложность и многоплановость практик. Нравственные нормы имеют предельно обобщенный характер. Однако общее требование (к примеру, «не пожелай жену ближнего») конкретизируется всякий раз в реальной ситуации {«а если это любовь?») и применительно к актору деятельности. Наряду с общими нормами мораль выделяет ситуативные предписания. Значит, каждый человек в одном отношении должен выполнять такие же требования, какие могут возникнуть перед любым другим в тождественных обстоятельствах. Но в другом отношении эта задача должна быть решена в повседневных практиках им самим, лично им мотивирована, внутренне обоснована, и в первую очередь для самого себя. К примеру, можно согласиться с широко бытующим мнением, что в занятие проституцией, как правило, вовлекаются женщины в результате нищеты и безысходности. Однако не все обездоленные заканчивают жизнь «на панели»; с другой стороны, среди проституток имеются с материальной точки зрения вполне обеспеченные особы. Иными словами, человек в рамках общепринятых норм поставлен перед выбором, как поступить в том или ином случае. Тем самым он как бы конструирует свой нравственный облик.
Моральный идеал начала XXI века видится не в социально-экономическом равенстве полов (о чем речь впереди), а в развитии духовного богатства каждого человека (независимо от гендерной принадлежности); не в безоговорочном следовании стандартам (традициям и обычаям), а в реализации тех экзистенциальных интересов, которые для каждой личности своеобразны и одинаково приоритетны. Формирующееся жизнепонимание предполагает отсутствие таких экзогенных единых предписаний, которые сами по себе могли бы претендовать на непререкаемый авторитет. Моральные нормы в принципе обращены не столько на поступки, сколько на внутренний мир человека, и конкретно для каждого имеют свой оттенок. Никакая рука, как в свое время образно заметил французский культуролог Ж. Гюйо, не ведет нас, никакой глаз не бодрствует за нас. Руль уже давно сломан (см.: Гюйо 1923: 138—140). Продолжая мысль в том же метафорическом ключе, нисколько не рискуя, предположу, что задача сегодняшнего дня не в реставрации руля, а в опоре на «гироскоп» — совесть, которая должна превратиться в высший, но ни в коем случае не в единственный авторитет. Короче, в настоящее время мораль становится основным плюральным регулятором эротических практик.
Возвышение роли нравственно-эстетических ценностей не означает, конечно же, исчезновения в одночасье всех и вся стереотипов. Отнюдь, традиционный механизм контроля сексуальности, хотя и утрачивает свою эффективность (отсюда — рост одобрения нелегитимных эротических союзов), но остается в культурном коде, стало быть, и в обыденном сознании (отсюда — безоговорочное осуждение значительной частью населения адюльтера, см. гл. 10).